Темная сторона российской провинции
Шрифт:
Пока мы шли по главной и единственной улочке, они провожали нас затравленными взглядами, стоя возле дверей продуктовой лавчонки. Женщины выстроились там в очередь, чтобы купить хлеб, который должны были подвезти с районной хлебопекарни именно сегодня.
Мы чувствовали себя неуютно под прицелом стольких глаз.
На озере уток мы не нашли. Вообще лес показался пустым. Живность успела попрятаться, пока мы без толку бродили по берегу, шурша камышами.
— А может, правда, сходить к той сторожке, о которой пацаненок говорил? — предложил Виктор, когда мы достигли околицы села. — Неспроста ж ее там рубили и ставили. Может,
Мы с Леней переглянулись и пожали плечами: в сторожку так в сторожку! Вернувшись уже знакомой дорогой до развилки, повернули не к озеру, а в овраг.
За оврагом начиналось поле, заросшее густо молодыми осинами.
Сторожка была где-то за ним. Мы решили обойти осиновую рощицу справа, но уперлись в непролазные кучи валежника. Тогда мы повернули назад и попытались миновать лесочек по левому краю, но там хлюпало болото, и мы не рискнули соваться в жирную, переполненную после дождей трясину.
— Да что мы крутимся тут? — возмутился Леня. — Вон же эта сторожка, я ее прямо отсюда вижу!
И он указал рукой на действительно маячившие сквозь листву и ветки молодых деревьев черные, обугленные стены заброшенной сторожки.
— И по-моему, там кто-то есть. Слышите? Ходит, бурчит? — навострив уши, сказал Леня.
Мы с Виктором прислушались.
— Это ветер листьями шуршит. Тебе почудилось.
Мы шагнули в лесок и двинулись сквозь ряды деревьев, под их шепот и шелест, разгребая ногами жухлую осеннюю траву. В лесочке пахло грибами и плесенью. Продираясь сквозь чащобу, мы довольно быстро потеряли направление.
Проплутав бездарно и бессмысленно почти час, мы вымотались, проголодались и смертельно возненавидели эту проклятую охотничью сторожку, которую нам так и не довелось отыскать.
Когда мы наконец-то выбрались на опушку, оказалось, что очутились мы в точности в том самом месте, откуда и входили в этот лес. Оно и хорошо, конечно, иначе мы бы совсем потерялись. Но, очутившись снова на той же тропинке, мы долго собственным глазам не верили: как так? Неужто опять здесь?
Но разбираться в этой загадке никому из нас уже не хотелось. Обсудив наскоро необычную ситуацию, решили поскорее отправиться домой.
К деревне подходили уже в сумерках.
И тут Виктор остановил нас.
Вскинув руку испуганным жестом, он прошипел:
— Стойте! Смотрите туда! Трава… Видите?
Мы с Леней замерли, вытаращив глаза. И тоже увидели: высокая трава у забора одной из крайних изб зашевелилась, и какая-то черная тень двинулась оттуда прямо на дорогу.
Темная горбатая спина, отрывистые неуклюжие движения…
— Медведь, — прошептал Леня.
Мы видели его вполне отчетливо. Зверь, потряхивая холкой и негромко фырча, бежал, загребая широкими лапами высохшую за день пыль, направляясь в поселок.
А ведь там одни женщины. Мария. Ее сынишка…
Мысль у всех нас троих сработала одинаково. Виктор вынул из кармана патроны и дрожащими руками принялся заряжать ружье.
— Давайте! Идем за ним. Надо ему помешать. Дойдет до колодца, дальше пустырь… Там и возьмем его сразу в три ствола. Хотя бы отпугнем, — приказал он нам. Мы с Леней молча согласились.
Медведь бежал уверенно, не оглядываясь. Он даже не нюхал воздух, как это обычно делают животные, оказываясь в незнакомом месте. Он шел напролом, без всякой опаски, чувствуя себя как дома рядом с
Мы боялись, чтобы он не свернул куда-нибудь по пути. Но он и не собирался. Он шел прямо… Прямо к избе Марии.
Когда мы это сообразили — Виктор поднял руку и вполголоса скомандовал нам:
— На счет «три»! Раз… Два… Т…
Он не успел выстрелить — Мария схватила его сзади за локоть и рванула ствол ружья вверх. Я слышал, как щелкнула осечка.
— Не надо! Вы что?! Вы же обещали!
Мы с Леней опустили ружья. Мария стояла перед нами растрепанная, с горящим от гнева лицом, и глаза ее сияли зло и отчаянно.
— Не троньте! И ты их не тронь!
К кому она обращалась? Я глянул — и обомлел. Как и оба моих товарища: в сером сумеречном свете на глухой стене сарая прорисовывался черный силуэт… человека. Это в него мы собирались стрелять только что?
В течение нескольких секунд мы видели его тень совершенно отчетливо. Потом зашуршал бурьян, и мы услышали, как зверь убегает сквозь заросли высохшей полыни и пижмы.
— Господи, спаси и помилуй, — пробормотал Леня, который до сих пор среди верующих себя не числил. Мария заплакала.
— Первый раз он появился здесь зимой сорок второго. В соседнем селе стояла расквартированная немецкая дивизия, а у нас этих фашистов в общем-то и не было. Но они приходили. Дважды. Первый раз, чтобы расстрелять всех, кто к советской власти имел отношение. Тогда они конюха-инвалида убили — он партийным числился. Второй раз явились на мотоциклах четверо, и продукты, какие у наших женщин еще оставались, хотели отобрать. Забирали все подчистую, не смотрели, что с детишками бабы. А как им после жить? Это ж голодная смерть! Тетя Нина Скворцова не захотела им своих коз отдать — они ее избили. Вошли в избу, все вверх дном перевернули, нашли самогон. Устроили себе праздник. Нину и дочку ее, Алену, заставили прислуживать, а сами напились, как черти. Пошли песни горланить… Аленка красивая была, они ей велели раздеться и так, голышом, перед ними плясать. Она, конечно, отказалась. Отбивалась от них, как могла. Мать за Аленку вступилась, так немцы обоих из автомата постреляли, весь двор кровью залили… И хотели уже в другой дом идти, продолжать свою гулянку… Тут он и вышел прямо на них. Явился из лесу — бока ободранные, худой. Сразу понятно — шатун. В берлогу не залег. Сам не спит и другим покою не даст. Немцы даже за оружие схватиться не успели — всех четверых разодрал медведь в клочья. Бабка моя у забора стояла и видела, как он уходил, — идет, а за ним кишки окровавленные волочатся чьи-то, к лапе прилипли. Морда от крови лоснится.
Бабка прям обмерла, думала — теперь и ей конец. Но нет. Ничего он ей не сделал. В тот раз…
То, что он не медведь, а оборотень, это только потом узнали… Когда у наших деревенских баб стали дети странные рождаться. Такие… со звериными повадками. Моя мама говорила, что он не виноват. Не по своей воле таким стал. Был же и он когда-то человеком. Молодым лейтенантиком после училища попал на фронт в самые первые дни войны. Полк его осенью сорок первого угодил в окружение, и он единственный из всей их команды выжил. Немцы гнали их, расстреливали с воздуха. Все побежали в лес. И он тоже. А там провалился в медвежью берлогу, и что-то случилось с ним… Только он не помнит ничего. Память отшибло. Знает только, что в берлоге той он был не один.