Темная волна. Лучшее 2
Шрифт:
– Явился, – сказал человек. – Убил, значит, Людку, выродок.
– Не только Людку, – сказал Малянов и кивнул на тело у входа.
Человек посмотрел на мертвого товарища, и Малянов тут же бросился вперед. Ударил коленом в живот, отбил руку с топором, зарядил лбом в подбородок. Голова человека мотнулась назад, он запнулся и упал на спину. Звякнул отлетевший в сторону топор.
– Нам! – вопили мертвецы в подполе. – Отдай его нам!
Малянов припечатал упавшего ногой в голову. Тот ударился затылком об пол и замычал, вращая пустыми глазами. Малянов топором подцепил крышку подпола и отбросил в сторону. Внизу, в затхлой темноте он увидел белые
– Печать во дворе, – сказали мертвецы, когда человек в подполе, наконец, замолчал. – Ты увидишь. Закончи начатое.
В сгустившихся сумерках Малянов долго не мог понять, что от него требуется. Он блуждал по двору по колено в снегу, а под ногами у него тоскливо выли исстрадавшиеся покойники.
Печать была вырезана на коре старой высохшей лиственницы. Круг с незамысловатым узором внутри – две пары клыков и стрела между ними. Печать потемнела от времени, поэтому Малянов не сразу увидел ее. В центре круга был воткнут нож с желтой костяной рукоятью.
– Ты не первый, – шептали покойники. – Твой предшественник не успел. Открой нам двери. Призови пургу.
Малянов выдернул нож и под торжествующий рев мертвецов отпластовал куски коры с дерева.
Где-то вдалеке выла сирена, и стены переулка окрашивались красными и синими отблесками.
Вот такая история. Что ты смеешься? В ней нет ничего смешного. Ты же помнишь про нож у меня под рукой? Малянова не нашли, нет. Нашли два свежих трупа в доме. Нашли много старых разложившихся тел в подвале и во вдоре, но не Малянова. Кто-то говорит, что его забрал Бледный Царь. Я так говорю, если ты желаешь вдруг усомниться в этих словах.
Прислушайся. Ты слышишь? Это воет пурга за окном. Выгляни, там сплошь белая каша. Ты слышишь в ее вое голоса? Голоса, что поют гимны Бледному Царю, гимны давно погибшей вороне, лунному свету и их сыну – Тайонрамкыну. Не вслушивайся слишком долго, иначе голоса уведут тебя на улицу, в хладную темноту, и ты не найдешь путь обратно. Пей горький чай и кури. У нас еще много времени впереди. Пурга только началась.
Люэс
Сказать, что Степан Семёныч Кощеев охуел, – это не сказать ничего. Он вышел из кабинета венеролога в сопровождении врача, бормочущего что-то про пенициллин и антибиотики. Жена тут же нависла над Степаном Семёнычем, и голос ее, полный злого триумфа и презрения, эхом покатился по коридору:
– Что, нагулял-таки, кобелина?! – она зацокала языком. – Ах ты, дрянь такая! Все тебе мало, да? Мало ты хламидий хватал? Теперь сифилисом решил обзавестись?
Кощеев молчал и, чувствуя на себе взгляды всех пациентов в очереди, лишь виновато шевелил усами, утирал платком лысину, да поправлял сбившуюся на толстом животе рубашку. Зинаида вещала, как советский диктор, – торжественно и громогласно, но он уже не слушал ее. В голове билась всего одна мысль: «От кого?»
Дома он принял таблетки. Жена поставила укол в ягодицу. Степан Семёныч, глядя в ее черные злые глаза, мог поспорить – Зинаида специально попала в нерв. Подволакивая ногу, он поковылял в гостиную, где его ждала раскладушка у окна. Зинаида осталась на перине в спальне одна, демонстрируя
– Больно надо! – процедил он сквозь зубы.
Перед сном долго и вдумчиво рассматривал выскочивший на члене шанкр. Бледный, с рубцеватыми краями, он был размером с фасолину, и чем дольше Степан Семёныч глядел на него, тем больше наливался злостью. На ту из любовниц, что заразила его; на врача, который, курва, не согласился подыгрывать перед женой; на саму жену. Зинаиду Степан Семёныч вообще винил в первую очередь – не будь она такой холодной и неприступной сукой, глядишь, и не побежал бы искать девок на стороне. Жалуясь на жену друзьям, Кощеев всегда язвил, что Зинаида сосет у него только деньги, а вовсе не то, что следовало бы. Вот тебе, Зинка, и итог. Сама виновата.
Он долго не мог уснуть, зябко ворочался под тонким колючим одеялом и чувствовал нарастающий зуд в шанкре. Когда все-таки забылся коротким рваным сном, снилось ему, будто пах облепили жирные зеленые мухи и копошатся там, щекоча его маленькими суетливыми лапками. Наутро он обнаружил в паху и на бедрах еще с десяток таких крупных и бледных шанкров. О таком врач не предупреждал, и Степан Семёныч почувствовал, как его нутро сжала холодная лапа страха.
Жена, завидев его на кухне, лишь плюнула в сторону и швырнула на стол тарелку с холодным омлетом.
Работа не задалась. Степан Семёныч сидел у себя в кабинете, докуривая очередную сигарету. Рядом чадила переполненная пепельница, и стояла початая бутылка дагестанского коньяка. Язвы зудели нестерпимо. Матерясь сквозь зубы, он набирал одну любовницу за другой. Все божились, что чисты, что у врачей на учете, что анализы сдают каждые полгода. И неизменно добавляли в конце, чтобы «папулик» и не думал звонить, пока не долечится.
С каждым звонком и глотком коньяка сердце молотило все сильнее. Кощеев покрылся жарким липким потом, и к зуду прибавилось противное пощипывание. Он поминутно тер и почесывал пах. Оставался последний вариант – Лизавета. Она и любовницей не была – обычная индивидуалка, каких миллион. Степан Семёныч нашел ее на одном из многочисленных сайтов досуга. Пролистал бы мимо, да глаз зацепился за таинственное заморское слово «римминг», включенное в список услуг. В тот же день он ее и навестил. Шанкр выскочил через неделю. Рановато для сифилиса, но кто знает. Так-то шанкры и зудеть не должны.
Номера Лизаветы не сохранилось, и Кощеев полез на сайт. Когда он листал очередную страницу в поисках анкеты, в дверь прошмыгнул его заместитель Геращенко. Худой и желтый от курева, он ехидно улыбнулся и заговорщицки подмигнул Степану Семёнычу:
– Тут поговаривают, у кого-то с конца закапало, а, Стёпка? Что ж ты так неаккуратно, презервативы-то вроде изобрели давно…
Степан Семёныч замер. Ладони покрылись потом, горло стянул тугой обруч. Он сипло выдавил:
– Кто говорит?
Геращенко осекся, улыбка сползла с желтого лица.
– Да так, болтали в курилке. Ты же знаешь, коллектив маленький, сплетни быстро разлетаются. Я вот тут документы на подпись принес.
Тараторя об отчетах и накладных, Геращенко воровато отводил глаза в сторону, а Степан Семёныч сверлил его ненавидящим взглядом. Никто не мог знать. Ни одна блядь не могла быть в курсе – в курсе были только сам Кощеев и Зинаида.
Геращенко извивался ужом, гнул спину и раскладывал на столе перед начальником ведомости: