Темное дело (сборник)
Шрифт:
Не зная, как относиться к тому, что я говорю, Прищипенко не стал дразнить гусей.
— Вы вот что, — приказным тоном произнес он, обращаясь к Туровскому, — напишите мне все это. Небольшой такой отчет, понятно?
Туровский опешил, бедняга.
— Зачем?! — только и смог выговорить он.
Я посмеивался, но когда Прищипенко посмотрел на меня, по возможности сделал серьезный вид. Депутат молчал, продумывая ответ, и, наконец, сказал:
— Надо!
И, не давая Туровскому ни опомниться, ни возразить, быстрым шагом вышел из каюты.
Долгое время распорядительный директор не мог закрыть рот.
— Слушай, — выдохнул он. — Ответь мне на один только вопрос: кто выбирает таких мудаков в Думу?!
Я улыбнулся.
— Народ, — ответил я.
Он кивнул головой, соглашаясь, а потом как-то непонятно посмотрел на меня:
— А кто принимает таких мудаков на факультет журналистики?
Вот это, что называется, по-нашему. Он мне сразу стал ближе, что ли.
— Как тебе сказать, — вздохнул я. — На свете много есть такого, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.
— Согласен, — он протянул мне руку.
Я с удовольствием ее пожал.
— Ну так что там с открытками? — спросил я его.
— А что там с открытками?
— Ты знаешь, кто их писал? Вы уже сверяли с почерками?
— Знаю, — спокойно ответил Туровский.
— И кто? — стараясь оставаться спокойным, спросил его я.
— Калачев.
— Кто?!
— Пропавший псих.
Я помолчал, а потом сказал:
— Вот так, да?
— Так.
— Замечательно. — Я заходил по комнате. — Ну что ж. Этого можно было ждать, правда?
— Почему это? — удивленно смотрел на меня Туровский.
— А почему нет? — пожал я плечами. — Все логично.
— Ты думаешь?
— Конечно. Все, во всяком случае, логике не противоречит.
— И что же ты можешь сказать по поводу всего этого?
— Что я могу сказать? — улыбнулся я. — Пока немного. Но меня не оставляет ощущение, что еще немного времени, и я смогу сказать об этом значительно больше. Я смогу сказать об этом все.
— Вот так, да? — сказал он.
— Так, — ответил я. — Кто-то начинает играть в такие игры, что страдает суть игры. В известной тебе карточной игре «Очко» это называется перебором.
4
За ужином мы поначалу молчали, как бы давая возможность любому выбрать тему и начать разговор так, как хотел бы тот, кто отважился на это.
Мы впервые ели за столиком впятером — Вероника с Вячеславом Сергеевичем вышли-таки на люди и стали есть вместе со всеми.
Первой, как и следовало, ожидать, не выдержала Вероника:
— Ну, и что вы обо всем этом думаете, милые мои сотрапезники? — спросила она после того, как тщательно пережевала и проглотила кусочек телятины.
— Телятина приготовлена замечательно вкусно, — почти моментально откликнулся я. — И вообще, давно признано всеми, кормят нас здесь очень хорошо, — я посмотрел на всех и, как мог, спросил весело: — Не так ли?
Веселье мое никто не поддержал. Они словно с цепи сорвались:
— Все-таки я чувствую, что добром это не кончится, — сказала Рябинина.
— Да, неприятно, — согласился Вячеслав Сергеевич.
— Нужно надеяться на лучшее, — приободрил их Сюткин.
— А меня не оставляет чувство страха, — призналась Вероника.
— Честно говоря, меня тоже, — кивнула Рябинина.
— Нужно надеяться на лучшее, — повторил Костя.
— Неприятно, — снова проговорил Вячеслав Сергеевич.
Уважаемые господа, вы можете мне не верить, но это было, они действительно говорили все это. Но самое страшное было не это. Самое замечательное заключалось в том, что практически каждый из них, говоря, не переставал жевать. Другими словами, мои интеллигентнейшие соседи, простите за подробность, говорили за столом с полным ртом, честное слово.
Я был так поражен, что вынужден был вмешаться:
— Послушайте, не надо придавать всему этому так много значения…
И поперхнулся — это было нечто…
Я, как ни стыдно теперь в этом признаваться, тоже говорил с полным ртом и поперхнулся в самый неподходящий момент. Что было со мной — до сих пор без слез вспомнить не могу, меня буквально перекосило. Задыхаясь, я закашлялся, слезы ручьем хлынули из глаз, дыхание чуть не остановилось, кусок бифштекса встал поперек горла и не мог пролезть ни назад, ни вперед. Я ничего не видел перед собой, кроме глаз Рябининой, но лучше бы я и их не видел: они были раскрыты так широко, в них стояли испуг, брезгливость, презрение и еще что-то, что тогда я не смог определить. Я пытался хоть что-нибудь сделать с собой, но все было тщетно, пока дружище Сюткин не саданул меня по спине изо всех сил, и кусок непрожеванного мяса шлепнулся прямо на середину стола.
— Фу-у-у! — только и смог выдохнуть я.
Я не мог поднять глаза на своих соседей по столу. Какой пассаж в стане интеллигентов!
Сначала я не понял, что это такое. Как будто кто-то тихо-тихо позвенел колокольчиком. Потом этот мелодичный звон становился громче, и я с усилием поднял глаза, готовый на любое унижение. То, что я увидел, меня потрясло.
Старая, но неувядающая актриса, красивая до корней волос, умница моя Вероника — смеялась. И чем дальше, тем громче. Вячеслав Сергеевич поначалу только улыбался, изо всех сил стараясь оставаться приличным, но ему это удавалось с большим трудом, я понял, что до того времени, когда он захохочет, осталось совсем немного. Так и вышло. Он вдруг перестал сдерживаться, запрокинул голову и дал волю чувствам. Смех его был так заразителен, так непосредственен, что Рябинина и Сюткин были бессильны перед этим живым свидетельством силы духа и здоровья натуры. Натурально эти предатели не замедлили расхохотаться. Костя, по-моему, даже прихлюпывал, а Рябинина, ну что Рябинина? Рябинина есть Рябинина. Она смеялась так, что я испугался за нее. Это больше было похоже на истерику, но я ошибся. Просто я впервые видел, как она смеялась, что называется, от всей души и по полной программе.
Я чувствовал, что чего-то в этой ситуации не хватает. И только после того, как расхохотался сам, понял, чего — как раз моего смеха. Вот теперь была гармония и порядок.
— Тихо!!! — рявкнуло над самым моим ухом.
Постепенно стало действительно тихо, и я, наконец, смог поднять голову, чтобы посмотреть, что же это, собственно, над моим ухом такое рявкало.
Передо мной стоял Лева Яйцин.
— Что тебе, Лева? — утирая слезы, выступившие от смеха, спросил я его.
— У вас был сердечный приступ? — внимательно вглядывался он в меня.