Тёмное сердце ректора Гордеева
Шрифт:
– Фадеева, Лобанов, Игнатьев, Воронцов, Уткина… – прочитал с ноткой сожаления и сочувствия в голосе, – останьтесь пожалуйста в аудитории, у Демьяна Олеговича к вам… вопросы.
В этот момент ректор кашлянул, и Васильченко с готовностью оглянулся на него.
– Что? Еще кто-то?
Ректор чуть заметно шевельнул губами, произнося что-то невнятное.
– Понял, – тем не менее ответил лектор. Повернулся к классу и добавил, с сочувствием глядя уже не меня. – Никитина, ты тоже останься. Остальные свободны.
Глава 4
Меня
«Никита, останься, Никитина, останься, Никитина…» – без конца крутилось в голове – все быстрее и быстрее, сливаясь в одно целое, цепляя конец с началом, с каждым оборотом все больше превращая вполне понятную и обыденную фразу в какую-то бессмысленную белиберду…
– Ты в порядке? – прошептала Элька, вероятно заметив, что я качнулась – от словесной карусели начала сильно кружиться голова.
– Нет… – прошептала в ответ деревенеющими губами. – Мне плохо… Все отменяется, Эль, я не смогу… Я… Зачем он меня зовет?!
Мой телефон рядом брякнул сообщением. Видя, что я не в состоянии, подруга подняла его и глянула. Стараясь успокоить бушующий в ушах пульс, я тоже скосила глаза.
С незнакомого и нераспознаваемого номера пришло сообщение.
«Помни про процент, Никитина. Уже тридцать тысяч должна».
– Сука… – выругалась Элька. – Может, и в самом деле все отменим? Найдешь работу, возьмешь аванс…
Я слабо кивнула, потом помотала головой…
– Кто мне аванс даст, Эль? Еще скажи ссуду в банке взять…
– А если положить на нее? На Буркову? С большим таким, толстым прибором…
– И прятаться год по подъездам от ее дружков?
– Тогда кончай тут заваливаться, сопли подобрала и вперед! – зарычала, вдруг разозлившись, Элька. – То же мне, тургеневская барышня нашлась! Играть не надо было, когда денег нет, картежница хренова!
Как ни странно, ее ругань придала мне решимости и поставила на ноги – в буквальном смысле этого слова, потому что я вдруг нашла в себе силы встать и побрести по пологим ступенькам вниз, к сцене – туда, где оставленные для «разговора» студенты столпились вокруг Гордеева, который стоял, прислонившись и чуть присев на стол рядом с кафедрой.
А экзекуция уже началась.
Вот ректор выслушал и назначил штраф одному человеку – Сене Мартынову, имевшему несчастью уронить под своим большим весом библиотечную полку – отменил уже запланированную пересдачу второму, подготовил к отчислению третьего (точнее, третью – Оксанку Смирнову, которую заподозрили в списывании)…
Толпа перед ректором редела катастрофически быстро, пока он одинаково безжалостно расправлялся со своими подопечными – провинившимися кто в серьезных грехах, кто в совсем уж незначительных…
Он не простит мне, поняла вдруг я. Не простит, не спустит на поводу, не примет никаких объяснений… И никакие мои фальшивые
Во-первых, потому что Гордеев совсем не дурак. А во-вторых, потому что у него реально нет сердца.
И с каждым шагом вперед, с каждым отпущенным и покидающим аудиторию студентом, я все яснее и яснее это ощущала. Чувствовала, как отрезаю себе путь назад, к нормальной жизни, к продолжению учебы, к хорошей и устроенной столичной жизни.
Как?! Как я могла во всё это дерьмо влезть? И ради чего? Ради несчастных тридцати тысяч? Да лучше бы я в проститутки пошла и отработала, чем сейчас угроблю себе оставшиеся три года учебы. Куда я в начале учебного года переведусь, если он меня выгонит? И куда поеду, если нужно будет ждать до начала следующего? Домой, поджав хвост?
Последний студент угрюмо утопал прочь, освобождая мне путь, и я почувствовала себя так, словно должна сейчас зайти в клетку с тигром. Нет, вовсе не с диким тигром – на вид усмиренным, выращенным в неволе, от которого никогда не знаешь, чего ожидать – то ли хорошего поведения, то ли броска, не оставляющего от вас и мокрого места.
Подчеркивая это сравнение, ректор весь напрягся, поджался, словно готовясь к прыжку…
Я громко сглотнула. Он прочистил горло.
– Слушаю тебя, Никитина.
– М-меня? – пролепетала я, неизвестно откуда найдя в себе силы говорить. – Это же вы меня п-позвали…
Отлично, я теперь еще заикаюсь!
Просто поцелуй его и беги отсюда! – кричало всё внутри шальными, истерическими голосами, мешая сосредоточиться и заглушая все остальные мысли.
– Я позвал тебя, потому что ты смотрела на меня так, будто хотела что-то сказать, – судя по сухому, резкому тону, ректор снова стал собой – собранным, безжалостным и угрюмым одновременно.
Идеальный кандидат для поцелуя, просто идеальный!
– Я подумал, возможно, у тебя есть информация, которую полагается знать мне. Это так, Никитина? Я прав?
Я вдруг почувствовала, как у меня немеют ноги, и на секунду поразмыслила над тем, что было бы неплохо сейчас свалиться с каким-нибудь мини-инфарктом. Вот уж точно не посмеет Буркова ничего мне предъявить, если меня увезут на скорой.
– Н-нет… я просто… просто…
Ректор издал нетерпеливый звук.
– Просто что, Никитина?
– П-просто так…
– Просто так не пялятся на человека, словно у него на лбу рога выросли. Говори, что скрываешь?
Меня вдруг снова заворожили его губы – настолько идеальные и контрастирующие с суровым и угрюмым лицом, словно тот, кто создавал этого мужчину, осмотрел под конец свое творение и решил – нет, так не пойдет. Хоть что-нибудь дам ему, что не будет народ отпугивать.
И они не отпугивали, эти губы. О нет! До такой степени не отпугивали, что я решила, что отныне буду смотреть только на них – так мне будет легче выполнить то, зачем я пришла сюда.