Темное солнце
Шрифт:
Свен устроился рядом с ними. Он был в восторге от своего заплыва кролем.
– Бодрит! При семнадцати градусах хочешь не хочешь, а плывешь!
Он выпалил это в лицо Ноаму, будто тот должен немедленно броситься в воду, потом повернулся к Бритте:
– Нырнем в морские глубины?
– Нырнем в озерные, папа!
Отец с дочерью ударили по рукам, понимая друг друга с полуслова. И пошли брать напрокат гидрокостюмы, ласты и баллоны.
Как только они скрылись, Нура посмотрела Ноаму в глаза и прошептала:
– Ты его ненавидишь, да?
– Ну что ты! Он… очень… представительный.
Она рассмеялась.
–
– Когда узнаёшь, становится тяжко.
Она склонилась к нему.
– Он прекрасный любовник. Неторопливый. Нежный. Женственный до той минуты, пока не докажет, что он в полном смысле мужчина.
Ноам закрыл глаза. Это признание было ему как кость в горле. Что за игру затеяла Нура? Он в лоб спросил:
– Нура, кто родители Бритты?
– Свен и я.
Она протянула Ноаму свой телефон.
– Вот фотографии моих родов.
Не глядя на них, Ноам усмехнулся:
– Ты не впервые устраиваешь подобную инсценировку. Помнишь, с Авраамом…
– Но посмотри: либо я мать Бритты, либо мне причитается «Оскар» за режиссуру.
На экране замелькали снимки, жесткие, точные, достоверные, не допускавшие никакого сомнения. Нура удовлетворенно забрала телефон.
– Как ты?.. – начал было Ноам.
Его оборвали крики, донесшиеся из-за торговых палаток. Отдыхающие тревожно завертели головами.
Ноам и Нура вскочили, подхлестнутые одним и тем же страхом. Они бежали, огибая бювет, магазин пляжных принадлежностей, ангар с сапбордами, и мчались к перекрестку, откуда неслись вопли, плач и причитания. И чем они были ближе, тем больше боялись того, что им предстоит увидеть.
Бритта лежала в канаве. Она была в крови, руки и ноги неестественно раскинуты.
Возле дочери, находящейся в бессознательном состоянии, на коленях рыдал Свен:
– Этот байкер… влетел на полной скорости! Сбил ее! Она упала. Мерзавец совсем озверел и еще несколько раз бросился на нее… Я подскочил, а она уже без сознания.
Ноам подбежал, склонившись над Бриттой, он различил слабое дыхание.
– Она еще жива…
Родители судорожно выдохнули; это был вздох облегчения, и Ноам удержался, не закончив фразу: «но ее раны несовместимы с жизнью».
Мир раскололся надвое: мир внутри больницы и мир вне ее стен.
Внешний мир кипел возмущением. Новость облетела планету, и все массмедиа хором кинулись обличать покушение на икону, которую внезапный статус жертвы оградил от всякой критики. Посвященные Бритте репортажи, специальные документальные передачи наперебой расхваливали ее не по годам развитый ум, ее речи, твердость, неподкупность и непреклонность. До сих пор зыбкая популярность девочки маячила в пене злободневных волнений, теперь же она обрела исторический размах. Внезапное несчастье превратило ее жизнь в судьбу. В редкие моменты, когда Ноаму и Нуре доводилось включить телевизор или радио, заглянуть в газеты, они замечали ореол легенды, который начинал светиться вокруг Бритты, и вспоминали о своей давнишней знакомой пастушке, Жанне д’Арк: эта юная девушка, получив откровение свыше, возглавила армию, чтобы изгнать из Франции англичан.
А в больнице все застыло. Полицейские тщательно осматривали на входе посетителей, проверяли бейджи санитаров, охраняли палату Бритты и весь этаж, но вся эта
Во внешнем мире Бритту уже похоронили. В больнице сражение за ее жизнь продолжалось.
Ноам унял ревность к Свену и гнев на Нуру. Он стал их сообщником.
В этом исключительно серьезном случае его талант целителя оказался бессилен. Но в силу темперамента Ноам не мог сидеть сложа руки, и потому, оставаясь зачастую один, он днями и ночами знакомился с последними медицинскими достижениями. Свой тысячелетний опыт он хотел обогатить новейшими знаниями.
Ему, несмотря на живость ума, трудно их усвоить. Его ошарашивало ускорение прогресса науки. В прежние времена для подтверждения гипотезы важна была продолжительность ее испытания, и, пока делался маленький шаг, сменялись поколения. Нынешняя наука развивалась молниеносно, получая за несколько лет результаты, на которые раньше уходили века.
Еще у него складывалось впечатление, будто прогресс стал в некотором роде автономным. Не важно, кто и как ищет! Прогресс отделился от личности исследователя и неумолимо двигался вперед. Если данная лаборатория в Лондоне не совершит определенного прорыва, то в работу впрягутся лаборатории Токио, Детройта, Штутгарта или Пекина. Наука освобождалась от ученого, усиливалась обезличиванием. Она полагалась уже не на исключительную гениальность, а на упорство конкурирующих коллективов.
Ноам не мог вынести бездействия и жадно впитывал новую информацию. От больничных новостей ему становилось совсем тошно.
В то утро главный врач доктор Густафсон пригласил Свена и Нуру в сопровождении Ноама к себе в кабинет, расположенный в конце белого чистого коридора, сдобренного для повышения тонуса мандариновым ароматом. Доктор был высок ростом, но усталость согнула его и сгорбила. Все уселись. Заговорил доктор не сразу:
– Малышка не сможет выжить с поврежденными почками, печенью и селезенкой. Едва ли стоит пытаться предпринять одну или несколько трансплантаций. Да и в каком порядке? Даже если предположить, что состояние пациентки это позволит, что ее организм выдержит шок, потребовалось бы несколько доноров, что увеличит риски отторжения. Мы уперлись в стену. Выхода я не вижу.
Лица Нуры и Свена побелели. В их отчаянной бледности были и безысходность, и протест: «Вот пустой итог наших надежд, вовсе не за него мы сражались, вовсе не такой исход виделся нам перед лицом каждой неудачи и помогал одолеть усталость и отчаяние! Так зачем? Все наши усилия оказались напрасными!»
Ноам поднял голову и сказал:
– Возможно, у меня есть решение.
Я был взбешен! Я превратился в сплошной комок гнева. Со дня моего появления в военной столице ярость кипела во мне и отравляла всякую радость.