Темнота и плесень
Шрифт:
– Видно, он не ожидал, - сказал мужчина.
– А может быть, как раз напротив, - неопределенно буркнул Ноттинсен.
– Вы думаете, что свет погас? Но откуда взялась плесень?
– спросил мужчина.
– Совсем не так!
– Ноттинсен удивленно посмотрел на него.
– Это не они. Это... они размножаются без всякого взрыва. Спокойно. Думаю, он что-то делал с этим большим паратреном в подземном помещении - речь шла о том, чтобы найти способ, позволяющий остановить их развитие и, не зная его, быть наготове на случай...
– Войны?
– Да.
– И что он там делал?
– Неизвестно. Это имело какое-то отношение
Некоторое время они молча смотрели на работавших внизу людей.
Огоньки на дне воронки гасли один за другим. В серо-голубых сумерках люди карабкались вверх, таща за собой гибкие змеи проводов, - огромные, в асбестовых масках, по которым стекал дождь.
– Пошли, - отозвался Ноттинсен.
– Ваши люди на шоссе?
– Да, не беспокойтесь. Никто не пройдет.
Дождь становился все мельче - порой казалось, что на лицах и одежде оседают только мелкие капельки тумана.
Они шли полем, обходя исковерканные, перекрученные и обгорелые стволы деревьев, валявшиеся в высокой траве.
– Даже сюда занесло.
– Мужчина, шагавший рядом с Ноттинсеном, оглянулся. Однако все было покрыто серым, сгущающимся туманом.
– Завтра в это время все будет кончено, - сказал Ноттинсен.
Они подходили к шоссе.
– А... ветер не мог разнести это дальше?
Ноттинсен взглянул на него.
– Не думаю. Вероятнее всего, само давление, образовавшееся при взрыве, обратило их в прах. Ведь то, что здесь лежит, - он взглянул на поле, - это останки деревьев, а они росли в трехстах метрах от здания. От стен, аппаратуры, даже от фундамента ничего не осталось. Ни пылинки. Мы ведь все просеивали сквозь сетки, вы были при этом.
– Да, - подтвердил мужчина в плаще, не глядя на собеседника.
– Вот видите. То, что мы делаем, - это на всякий случай, чтобы иметь полную уверенность.
– Вот это было бы оружие, верно? Как оно называлось? Как вы говорили?
– Вистерия Космолитика.
– Ноттинсен тщетно пытался поднять размокший воротник дождевика. Ему становилось все холоднее.
– Но в управлении оно значилось под шифром - они там любят шифры - "Темнота и плесень".
2
В комнате было холодно. По стеклам стекали капли дождя. Гвоздь выпал, одеяло с одной стороны провисло, и потому была видна часть грязной дороги за садом и пузыри на лужах. Который час? Он определил время по серому небу, теням в углах комнаты и тяжести в груди. Потом долго кашлял. Прислушался, как трещат суставы, когда он натягивал брюки. Разогрел чай, отыскав чайник и пакетик с заваркой под грудой бумаг на письменном столе. Ложечка валялась на полу у окна. Он шумно прихлебывал горячую жидкость, терпкую и бледную. Разыскивая сахар, он обнаружил среди книг кисточку для бритья со следами засохшего мыла, запропастившуюся три дня назад. А может, четыре? Он исследовал большим пальцем подбородок - щетина еще кололась.
Кипа газет, книг и белья угрожающе накренилась и наконец с мягким шелестом обрушилась за стол и исчезла, подняв облачко пыли, от которой защекотало в носу. Он чихал медленно, с передышками, и все его существо наполнялось какой-то живительной силой. Когда он последний раз отодвигал стол? До чего же нудная работа. Может, лучше пройтись? Идет дождь.
Он поплелся к письменному столу, ухватился за край у самой стены и потянул.
Стол дрогнул, заклубилась
Он толкал его изо всех сил, тревожась лишь о своем сердце. "Если даст о себе знать, перестану, - решил он.
– Не должно". Все, что упало за стол, вдруг потеряло для него интерес, важна была только проверка своих сил. "А я еще довольно крепок", - думал он с удовлетворением, видя, как ширится темная щель между столом и стеной. Торчавший там предмет скользнул вниз и, звякнув, скатился на пол.
Может, это вторая ложка, нет, скорее гребешок, с интересом подумал он. Только гребешок не издал бы такого металлического звука. Может, сахарные щипцы?
Между потрескавшейся штукатуркой и черной стенкой стола зияло темное пространство шириной с ладонь. По опыту он знал, что теперь начнется самое трудное, так как ножка стола непременно застрянет в широкой щели пола. Так и есть - попала. Некоторое время он возился с неподатливым грузом.
Топором, топором эту дохлятину, подумал он с наслаждением, ощущая, как в груди закипает бодрящее гневное чувство. Он дергал стол, хоть и знал, что это бесполезно. Стол следует наклонить и, раскачав, стронуть с места, так как ножка со стороны стены короче и выскакивает. Лучше, чтобы не выскочила, предостерегал рассудок, потом придется подкладывать книги, в поте лица выпрямлять гвозди, молотком вколачивать ножку в гнездо. Но он слишком ненавидел эту упрямую махину, которую столько лет напихивал бумагами.
– Скотина!
– простонал он, теряя власть над собой, - взмокший, преследуемый запахом пыли и пота, напрягся и снова стал возиться с неповоротливым грузом, как обычно обольщаясь пленительной надеждой, что овладевшая им ярость сама по себе поднимет и сдвинет эту почерневшую рухлядь без особых усилий с его стороны.
Ножка выскочила из щели и придавила пальцы. К злобе примешалась жажда мести. Подавив крик боли, он уперся спиной в стену и толкал теперь стол коленями и руками. Черная брешь росла, в нее можно было бы уже протиснуться, но человек в исступлении все продолжал толкать; первый луч света озарил свалку, открывшуюся за столом, который остановился с предсмертным скрипом.
Человек опустился на груду книг - он и не заметил, как они во время возни очутилась на полу. Он посидел с минуту, чувствуя, как на лбу высыхает пот. Что надо было вспомнить - ах да, сердце не отозвалось. Это хорошо.
Был виден только вход в эту образовывавшуюся в густом мраке за столом пещеру, и перед ним валялись мягкие, легкие как пух "летающие кошки". Так он называл серые космы и клубки пропыленной паутины, скапливавшиеся под старыми шкафами, в недрах диванов, проплесневевшие, замшелые и насквозь пропыленные.
Человек не торопился исследовать содержимое отвоеванного закоулка. Что там может быть? Он испытывал удовольствие, хоть и не помнил, зачем отодвигал стол. Грязное белье и газеты лежали теперь посреди комнаты вероятно, он машинально отшвырнул их туда пивком, когда отодвигал стол. Человек стал на четвереньки и осторожно сунул голову в полумрак. Этим он окончательно заслонил свет, и ничего не смог разглядеть. В ноздри набилась пыль. Он снова расчихался, но уже со злостью.
Человек отступил назад, долго сморкался и решил отодвинуть стол дальше, еще дальше - так далеко он его никогда не отодвигал. Он ощупал заднюю, угрожающе потрескивавшую стенку, примерился, приналег, в стол с неожиданной легкостью выехал почти на середину комнаты, опрокинув ночной столик. Чайник упал. Человек гул его ногой.