Темные аллеи Бунина в жизни и любви

Шахмагонов Николай

И тут провал. О том, что 11 января 1884 года в Харькове произведены аресты его соратников, Юлий Алексеевич узнал по пути из Петербурга и успел скрыться. Тут же был объявлен в розыск.

О том, какое отношение к революционерам было в России того времени, то есть в России Александра III, Иван Алексеевич Бунин рассказал в романе, коснувшись ареста сына соседского помещика Алфёрова. Этот арест ошеломил отца Алёши Арсеньева точно так же, как и ошеломил реальный арест реального соседского сына.

В романе читаем:

«Теперь ведь и представить себе невозможно, как относился когда-то рядовой русский человек ко всякому, кто осмеливался “итти против царя”, образ которого, несмотря на непрестанную охоту за Александром Вторым и даже убийство его, всё

ещё оставался образом “земного Бога”, вызывал в умах и сердцах мистическое благоговение. Мистически произносилось и слово “социалист” – в нём заключался великий позор и ужас, ибо в него вкладывали понятие всяческого злодейства. Когда пронеслась весть, что “социалисты” появились даже и в наших местах, – братья Рогачевы, барышни Субботины, – это так поразило наш дом, как если бы в уезде появилась чума или библейская проказа. Потом произошло нечто ещё более ужасное: оказалось, что и сын Алферова, нашего ближайшего соседа, вдруг пропал из Петербурга, где он был в военно-медицинской академии, потом объявился под Ельцом на водяных мельницах, простым грузчиком, в лаптях, в посконной рубахе, весь заросший бородой, был узнан, уличён в “пропаганде”, – это слово звучало тоже очень страшно, – и заключён в Петропавловскую крепость. Отец наш был человек вовсе не темный, не косный и уж далеко не робкий во всех отношениях; много раз слыхал я в детстве, с какой дерзостью называл он иногда Николая Первого Николаем Палкиным, бурбоном; однако слышал я и то, с какой торжественностью и столь же искренно произносил он на другой день совсем другие слова: “В Бозе почивающий Государь Император Николай Павлович…” У отца все зависело от его барского настроения, а что все-таки преобладало? И потому даже и он только руками растерянно разводил, когда “схватили” этого юного и бородатого грузчика.

– Несчастный Федор Михайлыч! – с ужасом говорил он про его отца.

– Вероятно, этого голубчика казнят. Даже непременно казнят, – говорил он со своей постоянной страстью к сильным положениям. – Да и поделом, поделом! Очень жалко старика, но церемониться с ними нечего. Этак мы и до Французской революции достукаемся! И как я был прав, когда твердил, что, попомните моё слово, будет этот крутолобый, угрюмый болван острожником, позором всей своей семьи!»

Вот таково отношение! Казнят, и поделом! Нелегко было социалистам раскачать Россию на революционное самоуничтожение.

Участие в революционных выступлениях пресекалось строго. Юлию Алексеевичу пришлось скрываться от полиции. В романе брат Алёши Арсеньева тоже «скрывался, меняя местожительство, под чужим именем».

В уста Алёши Арсеньева Бунин вкладывает свои мысли о том, что случилось:

«И вот такой же позор, ужас вдруг свалился и на нашу семью. Как, почему? Ведь уж брата-то никак нельзя было назвать крутолобым, угрюмым болваном. Его “преступная деятельность” казалась ещё нелепее, ещё невероятнее, чем таковая же барышень Субботиных, которые, хотя и принадлежали к богатому и хорошему дворянскому роду, всё-таки просто могли быть сбиты с толку, по своей девичьей глупости…»

Юлий Алексеевич скрывался довольно долго, но, когда решил, что опасность миновала и приехал в родные края, тут же был арестован. Это случилось 27 сентября 1884 года в слободе Озерках Елецкого уезда Орловской губернии.

Каково же отношение Бунина к случившемуся? Понятно, что арест ошеломил, ведь у него этот арест отнимал любимого брата, с которым столько связано, который стал его учителем и воспитателем.

Но что он тогда понимал, в свои четырнадцать лет? Послушаем, что говорит нам автор в романе устами своего героя:

«В чём заключалась “деятельность” брата и как именно проводил он свои университетские годы, я точно не знаю. Знаю только то, что деятельность эта началась ещё в гимназии под руководством какой-то “замечательной личности”, какого-то семинариста Доброхотова. Но что общего было у брата с Доброхотовым? Брат, рассказывая мне о нём впоследствии, всё ещё восхищался им, говорил о его “ригоризме”, о его железной воле, о “беспощадной

ненависти к самодержавию и беззаветной любви к народу”; но была ли хоть одна из этих черт у брата, почему он восхищался?»

И далее приведено истинное отношение героя, а следовательно автора, к этой деятельности:

«Очевидно, только в силу той вечной легкомысленности, восторженности, что так присуща была дворянскому племени и не покидала Радищевых, Чацких, Рудиных, Огарёвых, Герценов даже и до седых волос; потому, что черты Доброхотова считались высокими, героическими; и наконец по той простой причине, что, вспоминая Доброхотова, он вспоминал весь тот счастливый праздник, в котором протекала его юность, – праздник ощущения этой юности, праздник “преступной”, а потому сладостно-жуткой причастности ко всяким тайным кружкам, праздник сборищ, песен, “зажигательных” речей, опасных планов и предприятий… Ах, эта вечная русская потребность праздника! Как чувственны мы, как жаждем упоения жизнью, – не просто наслаждения, а именно упоения, – как тянет нас к непрестанному хмелю, к запою, как скучны нам будни и планомерный труд! Россия в мои годы жила жизнью необыкновенно широкой и деятельной, число людей работающих, здоровых, крепких в ней всё возрастало. Однако разве не исконная мечта о молочных реках, о воле без удержу, о празднике была одной из главнейших причин русской революционности?»

И как предельно точно сказано далее о всех этих бунтовщиках, социалистах, желавших сокрушить Русское Самодержавие и не всегда понимавших, что тем самым они сокрушат Россию! Обращает на себя внимание и перечисление имён революционного племени бунтовщиков. Реальные исторические личности названы вперемешку с литературными. Бунин не приветствовал восхваление в литературе таковых героев. Он рассуждал:

«…Что такое вообще русский протестант, бунтовщик, революционер, всегда до нелепости отрешённый от действительности и её презирающий, ни в малейшей мере не хотящий подчиниться рассудку, расчёту, деятельности невидной, неспешной, серой? Как! Служить в канцелярии губернатора, вносить в общественное дело какую-то жалкую лепту! Да ни за что, – “карету мне, карету!”»

Особенно обидно было то, что Юлий Алексеевич Бунин был человеком незаурядным, одарённым, что он уже защитил степень кандидата наук. Это мы находим и в романе:

«Брату и в гимназии, и в университете пророчили блестящую научную будущность. Но до науки ли было ему тогда! Он, видите ли, должен был “всецело отказаться от личной жизни, всего себя посвятить страждущему народу”. Он был добрый, благородный, живой, сердечный юноша, и все-таки тут он просто врал себе или, вернее, старался жить – да и жил – выдуманными чувствами, как жили тысячи прочих. Чем вообще созданы были “хождения в народ” дворянских детей, их восстание на самих себя, их сборища, споры, подполья, кровавые слова и действия? В сущности, дети были плоть от плоти, кость от кости своих отцов, тоже всячески прожигавших свою жизнь. Идеи идеями, но ведь сколько, повторяю, было у этих юных революционеров и просто жажды веселого безделья под видом кипучей деятельности, опьяненья себя сходками, шумом, песнями, всяческими подпольными опасностями, – да еще “рука об руку” с хорошенькими Субботиными, – мечтами об обысках и тюрьмах, о громких процессах и товарищеских путешествиях в Сибирь, на каторгу, за полярный круг!»

Иван Бунин (справа) с братом Юлием

Увы, в России постепенно создавалась атмосфера почитания государственных преступников, стремящихся сокрушить империю, на радость многочисленным врагам, мечтающим завладеть богатейшими природными ресурсами Державы, а народ превратить в рабов.

Бунин начал работу над романом в конце двадцатых годов двадцатого века. Но и тогда он писал в романе о тех далёких днях, словно продолжая размышления над случившимся…