Темные ангелы нашей природы. Опровержение пинкерской теории истории и насилия
Шрифт:
Другой пример - изнасилования в ходе военных действий, которые сегодня, пожалуй, стали гораздо более систематическими, чем в прошлые века. В Мозамбике солдаты часто заставляют местных мужчин смотреть, как они насилуют женщин; жертвы подвергаются ритуальным увечьям - отрезаются носы, груди, пенисы и т.д.; родителей заставляют калечить или убивать своих детей, готовить и есть их перед казнью. Все это "рациональные" и расчетливые приемы, призванные вселить ужас в население и тем самым не дать ему оказать организованное сопротивление. В основе попыток понять человеческую мотивацию насилия лежит вопрос, который можно задать всем политическим идеологиям, скатывающимся к террору: что заставляет обычных людей выбирать насилие?
Конечно, этот процесс сложен, он заключается не только в понимании риторики и идей, но и в том, чтобы поместить их в социальный и политический контекст. На мой взгляд, более правильным было бы не приравнивать насилие к иррациональному, а задаться вопросом, может ли разум быть "иррациональным"? Может ли "разум", как бы его ни определяли, привести к снижению уровня насилия, как утверждает Пинкер?
Интересным примером является религия, которую Пинкер отвергает как суеверие. Это достаточно распространенное заблуждение, которого ученые придерживались в течение многих лет, а именно: Просвещение по своей природе было секуляризирующим и, следовательно, антирелигиозным. Согласно этой точке зрения, благодаря вновь обретенной способности к науке и критическому мышлению люди отказались от религии в пользу рационального мышления. Мы знаем, что это не так; Просвещение никогда не отвергало чувств и страстей, оно глубоко прониклось современными религиозными взглядами, а также, по крайней мере, для некоторых, углубилось в оккультизм через такие движения, как месмеризм и конвульсионеры - люди, которые собирались на кладбищах, где они как бы становились одержимыми и впадали в экстатические спазмы. Приравнивая религию к "суеверию", Пинкер игнорирует то, насколько сильно религия была вплетена в большую часть западной культуры XVIII века, и ту роль, которую религия сыграла в эпоху Просвещения.
Просвещение было не только секуляризирующим движением; многие современники были одновременно и религиозны, и поддерживали реформы Просвещения и просветительское мышление. Начиная с 1930-х годов историки утверждают, что религия не была противоположностью разума и что она не была столь широкой, как представляли некоторые, например Питер Гэй. Ряд выдающихся мыслителей сами были религиозны, так что четкого разделения между религией и разумом никогда не существовало. В Шотландии Просвещение происходило внутри церквей, где многие священнослужители проповедовали либеральные идеи. Некоторые утверждают, что "Просвещение было не только совместимо с религиозной верой, но и способствовало ей". В Англии культура Просвещения была не столько преимущественно "рационалистической", сколько интенсивно христианской и евангелической. Первые формы христианского гуманизма появились в XVII веке и первоначально были направлены на помощь бедным на дому. В конце концов, смесь христианской морали и прав человека вдохновила на более широкое понятие сострадания и даже жалости к жертвам угнетения, таким как рабы, а в 1820-х годах - к грекам, находившимся под властью Османской империи. Исаак Ньютон был глубоко религиозен. Дэвид Юм, которого Пинкер часто приводит в качестве примера рационального мыслителя, характерного для эпохи Просвещения, таковым не был. Он был антирационалистом. Джон Локк также считал, что идеи "целиком проистекают из чувств" и что знание - это только "восприятие согласия или несогласия между какими-либо идеями". В Северной Америке во время революции диктат чувств, а не разума, был главным в сознании многих людей, где эмоциональная риторика использовалась для мобилизации народа на действия. То же самое можно сказать и о французских революционерах, риторика которых была пронизана эмоциональными призывами, а искренность и чувства были признаками добродетели, а значит, и политической легитимности.
Заключение
Я не ставлю целью осудить "разум" в истории, а скорее хочу показать, что Просвещение было гораздо более сложным явлением, чем это допускает Пинкер, и что оно, возможно, не было тем поворотным пунктом в истории снижения уровня некоторых форм насилия, каким его представляют Пинкер и другие ученые. Многое указывает на то, что поворотный момент наступил примерно к 1650 г., т.е. гораздо раньше, чем считает Пинкер, и не благодаря мыслителям эпохи Просвещения, а скорее под влиянием других внешних факторов, связанных как с региональными, так и с глобальными обстоятельствами. Так обстояло дело с убийствами, судебными пытками, а также дуэлями в основных европейских странах (но не на периферии Европы, что следует подчеркнуть). С другой стороны, другие формы насилия, такие как публичные казни и рабство, достигшие пика к концу XVIII века и запрещенные Великобританией в 1807 году, продолжали существовать и в XIX веке. Другие формы насилия, такие как пытки и рабство, так и не ушли в прошлое. Другими словами, не существует четкой зависимости между чтением, мышлением и действием, а также между мышлением эпохи Просвещения и насилием. Более того, люди, как, я уверен, признает Пинкер, могут быть как рациональными, так и иррациональными (или духовными), практичными и идеалистичными, заинтересованными и безразличными к судьбе других. Короче говоря, люди движимы несколько противоречивыми импульсами, но изменения могут произойти только под воздействием совокупности сложных исторических сил, большинство из которых Пинкер, похоже, игнорирует.
В некоторых отношениях Пинкер попадает в категорию интеллектуальных воинов, наряду с марксистами, постмодернистами и сторонниками "столкновения цивилизаций", которые присвоили и в процессе переосмыслили Просвещение в своих целях. Идеи Пинкера о Просвещении напоминают наивную концепцию прогресса, мира во всем мире и веру в то, что коммерция и космополитизм будут действовать как позитивная сила для мира, которые были общими элементами среди мыслителей Просвещения XVIII века. Даже идея Пинкера о том, что распространение демократии приводит к миру, поскольку демократические государства не воюют друг с другом, берет свое начало в XVIII веке. Таким образом, мировоззрение Пинкера выглядит
Часть 3. Места
Глава 10. Сложность истории. Россия и диссертация Стивена Пинкера
Нэнси Шилдс Коллманн
Как-то неловко не соглашаться с позитивным утверждением Стивена Пинкера о том, что за последние шесть с лишним столетий в мировой истории насилие лицом к лицу уменьшилось. Он действительно показывает с помощью статистических и анекдотических данных, что во многих местах современный мир менее опасен для личного выживания, чем жизнь в досовременные времена, и что во многих обществах изменилось отношение к насилию. Но историки могут быть недоброжелательными людьми, и, прочитав его книгу, я захотел больше конкретики и больше различий, а также усомнился в столь длинном, широком и универсализирующем аргументе. Самой интригующей частью книги, на мой взгляд, являются исключения, которые Пинкер приводит в подтверждение наблюдаемых им закономерностей. Когда я рассматриваю раннюю современную Россию, меня поражает то, как в ней применялся совершенно иной подход к насилию, несмотря на то, что на него оказывали влияние одни и те же факторы.
Пинкер пишет в широком масштабе - он утверждает, что уровень насилия лицом к лицу и организованных войн снизился, а отношение к насилию в "цивилизованных" обществах изменилось, распространившись из Европы на современное глобальное общество. В качестве корней этих изменений он называет явления, хорошо знакомые историкам благодаря обширной литературе 1970-х годов: раннее современное европейское государственное строительство, "цивилизационный процесс" и снижение уровня убийств.
Центральным моментом в аргументации Пинкера является возникновение централизованного государства ("Левиафана"), которое претендовало на монополию насилия и обеспечивало ее соблюдение с помощью полицейских и судебных наказаний. При этом важно, чтобы государство было хорошо управляемым и, желательно, со временем переходило к демократии и плюрализму; участие в политической системе стимулировало граждан к поддержанию мира. Вторым ключевым элементом является развитие межрегиональной торговли, которая стимулировала сообщества и отдельных людей к сотрудничеству ради личной и взаимной выгоды. Мягкая торговля" также способствовала росту городов, которые, по статистике Пинкера, были менее жестокими, чем сельские поселения. В-третьих, распространение цивилизованного поведения, которое первоначально прививалось с помощью этикета, призванного сдерживать насилие среди королевских особ и формировать "придворную" культуру дисциплинированных слуг короны. Позже эта тенденция была подкреплена утверждениями эпохи Просвещения об универсальности прав человека, что, в свою очередь, породило отвращение к телесному вреду живым существам (животным и людям) и, в конечном счете, сочувствие к правам меньшинств. Что касается движущих сил этих изменений, то Пинкер, опираясь на психологию, как групповую, так и индивидуальную, утверждает, что люди, группы и государства оценивают насилие с точки зрения анализа затрат и выгод. Они просчитывают риски для своих интересов, чести и элементарного выживания, связанные с применением или отсрочкой насилия. Таким образом, он также превозносит развитие разума как основы, на которой люди могут делать такие расчеты. Начиная с XVI века, утверждает он, эти силы объединились и положили начало более "цивилизованному" миру, в котором образованные люди, живущие в урбанизированных демократических странах со здоровой экономикой, стали избегать насилия. Пинкер приводит многочисленные статистические данные о количестве убийств, потерях в войне, частоте вооруженных столкновений, а также анекдотические свидетельства растущего отвращения к насилию. По большому счету, жизнь в стереотипном европейском цивилизованном обществе действительно улучшилась.
Пинкер также признает наличие исключений. Он отмечает, что доминирующая идеология XIX века - этнический национализм - подрывает претензии на универсальные права, и выделяет географические регионы, в гораздо меньшей степени затронутые спадом насилия. Помимо изолированных, часто горных регионов, он выделяет дугу современных стран, протянувшуюся от Центральной и Восточной Африки через Северную Индию до Юго-Восточной Азии (с. 306), в которой наблюдается более жестокий статус-кво. Бедность, слабость и коррумпированность государств, отсутствие грамотности и эффективного гражданского образования отклоняют эти регионы от более мирного пути. Но самое главное, он утверждает, что снижение уровня насилия "не является неизбежным": эти тенденции всегда были следствием рационального выбора и не зависели от предполагаемых внутренних демонов человеческой природы. Общества и отдельные люди могут выбрать больше войн, больше дискриминации, больше этнических чисток и больше насилия, если сочтут это отвечающим их собственным интересам. Это зависит от нас.
В общих чертах аргументы Пинкера действительно соответствуют тому, что многие из нас испытывают сегодня. Однако историк во мне беспокоится. Его европоцентризм поднимает флаг: он подразумевает единственный путь к мирной современности по европейской модели, что заставляет задуматься о непройденных путях или о самой концепции определенного пути. А его акцент на рациональном агентстве подразумевает, что другие государства или общества могли сочетать приведенные им и другие факторы с разными целями. Это, по-видимому, относится и к ранней современной России.