Темные игры (сборник)
Шрифт:
Синявская яростно фыркнула и вышла, не прощаясь.
– Зря ты так, – сказал миролюбивый Левушка. – Нагадить она может ох как не слабо…
– Да и черт с ней! И на листке этом свет клином не сошелся, давно тут все опостылело… – зло парировал Дима, и, немного успокоившись, добавил:
– Ну все, пора разливать. Придерживай формы…
Большой кошмар вступил в новую фазу.
Коридоры были пустынны, даже самые записные субботние трудоголики к семи часам вечера давно разбежались.
– Ну, старик, давай в темпе, – Залуцкий возился с камерой, – распаковывай свои аксессуары. Побыстрее надо уложиться, Гера вон домой торопится… У него жена там молодая одна скучает. Ну а мы посидим потом по-холостяцки, вспомним дни былые…
Гера, на редкость молчаливый паренек, настраивал осветитель. Дима, проникнувшись сочувствием к нему и к молодой жене, быстро распаковался.
– Ну как? Красотища?!
– М-да… – неопределенно протянул Залуцкий и почесал в затылке.
– Погоди, Серега, посмотришь в движении – как живая будет… Куда бы ее плюхнуть-то…
– А вон тара подходящая… – Залуцкий подставил найденную на соседнем лабораторном столе посудину.
– Это называется чашка Петри, – поделился научными познаниями Дима, хотя использовал сии чашки лишь в качестве пепельниц на пьянках с Одинцовым. – Да грязная она какая-то…
– Вываливай, старик, вываливай, время дорого…
Дима вывалил. Продукт их с Левушкой творчества (самый маленький, залитый в качестве формы в небольшую миску) теперь слизисто поблескивал боками в чашке Петри. Получилось на самом деле удачно – темная тряпка, скомканная и залитая желе, неопределенно и размыто просвечивала сквозь студенистую массу, а когда Дима тянул за привязанную к ней прозрачную, совсем незаметную рыболовную леску – псевдомедуза действительно колыхалась и дергалась как живая. Тряпка казалась неведомым внутренним органом.
Подошел Дима Одинцов – с четырьмя свежевымытыми стаканами и кое-какой закуской.
– Отложи пока, – строго сказал ему Серега. – Сначала съемка.
Начали снимать. Одинцов, в чистом халате и вправду похожий на молодого, подающего большие надежды ученого, нес квазинаучную ахинею. О воздействии фазомодулированным лазерным лучом на клетку в парафазе митоза, позволившем после многолетних опытов добиться фактически беспредельного роста клетки без ее деления – и о необозримых прикладных перспективах, сулимых этим открытием.
Вся его речь была написана Димой после получасового знакомства с научно-популярной книжонкой по цитологии. Глаза «молодого ученого» блестели, в голосе звучал неподдельный энтузиазм – то ли от гордости за великое изобретение, то ли от перспективы близкого знакомства с принесенной Залуцким бутылью.
Камера снимала то восходящее светило науки, то гигантскую суперклетку, шевелящуюся весьма даже зловещим образом. Потом Одинцов включил так называемый «лазер». Нелепая эта конструкция была слеплена им на скорую руку из нескольких разнородных приборов, а источником луча служил обычный эндоскопический осветитель. Включил и стал демонстрировать воздействие «фазомодулированного излучения» на клетку-великаншу.
Клетка дрыгала боками сильнее прежнего под действием невидимой глазу лески, светодиоды на конструкции мигали, стрелки на циферблатах подергивались, генераторы радостно гудели и индукторы исправно наводили магнитные поля – засняли и это.
Одинцов намекнул было на перерыв с перекусом, но Залуцкий был неумолим. Заставил готовиться ко второй ударной сцене – выросшие до совсем уж баснословных размеров клетки-мутанты совершенно самостоятельно ползают по полу лаборатории (этих двух персонажей Дима отливал в большом и глубоком тазу).
С одной мутанткой, правда, вышла накладка – развалилась на части, когда Дима слишком сильно потянул за леску. Зато другая оказалась выше всяких похвал, ползла по пластиковым плитам совсем как живая. След за ней оставася широкий, липкий и слизистый, неприятный даже на вид…
– Снято! – объявил наконец Залуцкий. – Достаточно. Общие планы и сцены с сексапильными длинноногими лаборантками я и в архиве найду. А Юльку на фоне любого подходящего института в центре сниму, незачем сюда на окраину тащиться… Выключай свет, Гера, и собирай технику…
Уцелевшую амебу-переростка и осколки разрушившейся скинули в большой эмалированный бак для лабораторных отходов, забив его почти полностью – и оставили тут же, у стола с «лазером», постановив захватить и вынести уходя (само собой, потом забыли). Про первую, умеренных размеров мутантку, так и оставшуюся в запачканной результатами какого-то опыта чашке Петри, тоже никто не вспомнил: Гера спешил к жене, Одинцов к бутыли, а Залуцкий и Дима переругивались по поводу написанных последним для обаятельной Юлечки Вишневской слов, якобы никуда не годящихся…
Репетиция Большого кошмара закончилась.
– Н-ну, старики, за науку! – и три лабораторных стакана с энтузиазмом звякнули друг о друга. Тосты разнообразием не блистали: за журналистику, за простую и за телевизионную, уже успели принять – теперь за науку, ну как же за нее, кормилицу, не выпить?
Пили в соседнем помещении, в лаборантской – здесь было поуютней, о чем-то надрывно пел магнитофон (который, впрочем, никто не слушал), стены украшали постеры с полуголыми красотками и плакатики с псевдоуказами псевдо-Петра о лихом и придурковатом виде для подчиненных и с лягушками, злобно душащими жующих их цапель.
Разговор шел оживленный, но довольно бессвязный. Залуцкий рассказывал байки из жизни телезвезд (порой сбиваясь на собственные амурные похождения), Одинцов налегал на водку и предавался благостным воспоминаниям о былых пьянках и сопутствующих им приключениях, Дима безуспешно пытался ознакомить приятелей с очередной, свежепридуманной хохмой.
– Вот спорим, я твои шнурки от ботинок… съем! За тридцать секунд. Оба. Спорим? – приставал он к тезке-Одинцову.
– Ищи дураков, – не поддавался на провокации тот. И назидательно говорил Залуцкому: