Темные источники
Шрифт:
– Пока не уедем отсюда, – ответила Селина.
Улыбка, любезный смешок. Стало быть, и она считает, что все случается «само собой». Перемены – в душе или в теле – приходят неизвестно откуда, иногда неслышно прокрадываются в щель, хотя бы, к примеру, смерть. У Роберта оказалась с собой бутылка виски. Мужчины пошли к ручью за водой. Ручей бежал так глубоко под покровом последнего хрупкого льда, что один должен был придерживать другого за ноги. Зачерпнув воды, Вилфред спросил:
– Ты узнал что-нибудь
Лицо его покраснело от усилия. Роберт стоял, утаптывая бахромчатую кромку снега.
– Деньги, вложенные в бумаги, потеряны, – сказал он.
– Значит, у нее ничего не осталось?
– Почему ты не спросишь у нее самой?
– Телефон плохо работает.
И оба рассмеялись. Хотя смеяться было не над чем. Но они смеялись над тем, что Роберт понимает, почему Вилфред не спрашивает, почему не показывается дома и почему не может и не хочет быть с людьми, которых очень любит.
– Но на похоронах-то ты все-таки будешь?
Они поднимались вверх с ведрами в руках. Теперь начало быстро смеркаться. В котловине, обращенной на северо-запад, снег совершенно посерел. Но между котловинами маслянисто поблескивал брусничник.
– Само собой.
Она была сестрой отца, сестрой синего сигарного дыма, воспоминание о котором до сих пор сладко дразнит его обоняние. И ее запах помнит Вилфред. Брат и сестра – два разных запаха. Они подошли к двери хижины. Селина накрыла сундук шейным платком вместо скатерти.
– До чего же ты домовита, – заметил Роберт.
– Раз у тебя дом… – сказала она. Сказала без горечи, может быть, даже радостно.
– …под каждым кустом! – закончил Роберт. И разлил виски. – Дом у нас там, где есть бутылка.
Беззаботно, уютно. Роберт проделал этот долгий путь, чтобы сообщить горестную весть, побуждаемый участием и дружелюбием. Вспомнил, что в чемоданчике есть еще бутылка. Тактичное благодеяние – впрочем, он недаром живет у самых источников. Вилфред пил с наслаждением.
– Пожалуй, вкуснее всего с водой.
– Да еще с такой водой! – вставила Селина.
Вилфред внимательно вслушался. Что это – ирония? Ничуть. Даже не ирония. Ирония – это сострадание к самому себе. А способна ли она сострадать другим?..
И снова Роберт устремился к потертому чемоданчику, который он оставил у самого порога. Одет Роберт по-городскому, чемоданчик у него тоже городской – словом, вестник из города. Оказывается, он прихватил с собой кусок говяжьего филея и бутылку бургундского, а когда он порылся тщательней, их оказалось даже целых три. Он объявил об этом с кокетливым удивлением, почти смущенно. Если у них найдется сковорода…
Сковорода нашлась. А масло нашлось у Роберта, он получил его по медицинской справке – нет, слава богу, справку выдали не ему, до этого он еще не докатился! Он коротко усмехнулся. Кстати, он не прочь заняться стряпней. А для Селины он прихватил китайское кимоно с панталонами, если она не побрезгует. Он рылся в чемоданчике, извлекая из него поочередно один подарок за другим. Еще там оказались длинные листки с цифрами и томик Снойльского.
– Читали Снойльского? Презабавный поэт. – Роберт всегда питал слабость к старой шведской поэзии. Он ронял фразы одну за другой почти без всякого выражения.
Селина деланно ахнула, как всегда, когда речь заходила о новой тряпке. Потом решительно объявила, что переоденется в лесу. Холодно ей не будет, там теплее, чем в доме. Она умела утверждать нелепицу таким тоном, что приходилось верить. Роберт начал колдовать над сковородкой.
– А она?.. – спросил он.
– Нет. Не знаю.
– Нет… Во всяком случае, она мягкая. – Теперь он имел в виду говядину. – Одну мы наскоро подогреем, а остальные ты поставишь на верхнюю полку, так что они будут в самый раз. – Это уже касалось бургундского.
– Не знаю, – повторил Вилфред, расставляя бутылки.
– Перцу, – распорядился Роберт и, получив его, добавил: – Никто вообще ничего не знает.
– Что-то знать надо! – запальчиво возразил Вилфред.
Роберт жарил мясо. В скудном свете очага он внимательно следил за сковородой.
Вилфред зажег керосиновую лампу с зеркальцем сзади. Где-то в непроглядной тьме сейчас наряжается Селина. Он почувствовал к ней вдруг прилив необычной нежности, лишенной плотской страсти. Склоненная спина Роберта рисовалась силуэтом в золотом ободке света, отбрасываемого очагом.
– Готово, – объявил Роберт о своей стряпне, когда вошла Селина. На ней было черное кимоно с золотыми драконами.
– Приманка для туристов, – виновато произнес Роберт. – Ты сама краше любого наряда.
Он опытной рукой разложил мясо, пока Вилфред расставлял на столе вымытые чашки. Селина опьянела от одного вида вина.
– Кулаки вверх! – закричала она. Но стоило ей немного выпить, как она стала трезвой. Роберт подлил ей немного вина, и ему тоже тотчас наполнили чашку. Сплошная любезность и взаимная доброта. Слышно было, как внизу журчит ручеек. В темноте ласково шелестели ели.
– Теперь дядя Рене уедет в Париж, – сказал Вилфред.
Они не сразу посмотрели на него. Они думали о своем.
– Из-за этой церкви в Париже? – спросил Роберт.
– Он не может примириться с тем, что ее разрушили. Он больше парижанин, чем сами парижане.
– Ты поедешь с ним? – спросила Селина.
Вилфреду это не приходило в голову. Он не знал, что это приходило ему в голову.
– В Париж?
– Ну да…
Она спросила просто так, ни с того ни с сего, вообще она никогда ни о чем не спрашивала. А тут вдруг спросила.