Темные изумрудные волны
Шрифт:
И они занялись.
— Смотрю, ничего вы не написали. А мы так будем сидеть неделю, месяц, год. Пока вы не напишете признание по первым двум эпизодам. Потом дадим вам отдохнуть — и снова вперед. Давайте по-простому: раз вы стали на путь осознания своей вины, подписав первые протоколы, давайте признаваться дальше! А то, что же получается — захотели помочь следствию, а разговор доходит до дела, и в кусты, так, что ли?
Андрею передалось рабочее оживление отдохнувшего следователя. Он посмотрел на него, затем на лейтенанта, уже стоявшего в дверях. И, глядя на стену, сказал тихо, но
— Вы видите моё состояние, и продолжаете издеваться надо мной. Хотя вы прекрасно знаете, что мой отец полковник милиции, а тот человек, что на календаре, вице-губернатор — начальник моей матери. Если мне не будет оказана медицинская помощь, не разрешат свидание с адвокатом и родственниками… Я вас предупредил…
— Как он запел! — взорвался лейтенант, стоявший у дверей. — Папенькин сынок, мажор!
Он навис над Андреем, казалось, вот-вот ударит.
— Кончились твои времена, не будешь больше блатовать! Подпишешь всё, что тебе скажут! Иначе…
— А основные силы я даже не назвал, — упрямо сказал Андрей. — Они себя проявят, причем скоро…
Лейтенант вскинул руку:
— Угрожать нам вздумал, сволочь?!
— Мне нужен врач и адвокат.
— Это будет завтра, — сказал следователь. — А впереди у нас веселенькая ночь.
Эти слова вывели Андрея из сонной одури, в которую он начал было впадать. Он приподнял голову, посмотрел мутным взглядом на Сташина, и устало произнёс:
— О, да, милый.
Ошеломлённый, следователь откинулся на спинку стула. Глаза его сузились, ненавидящий взгляд сверлил Андрея. Так они смотрели друг на друга, очень хорошо понимая, о чём идёт речь. Эти слова — «О да, милая!» — Сташин произносил в момент экстаза — каждый раз одно и то же, с одним и тем же выражением лица, с одной и той же интонацией, на протяжении ряда лет. И Вика, его жена, выговаривала ему за то, что у него не хватает фантазии хотя бы что-то изменить. И если у Сташина оставались хоть какие-то сомнения насчет того, спала она с подследственным, или нет, то теперь всё стало ясно.
Лейтенант, разошедшийся не на шутку, вдруг, улыбнувшись, вышел. Сташин и Андрей, как по команде, посмотрели ему вслед, — один с подозрением, другой с любопытством.
— Позови там!.. — крикнул следователь.
Пока не пришли конвоиры, они сидели молча в душной давящей тишине, опустив головы.
— Посмотрим, чья возьмет, — отвернувшись к окну, зловеще проговорил следователь. — Папа, мама…
Повернувшись к Андрею, добавил:
— Ну, ну… Жить будешь, а бабу больше не захочешь.
Андрея вывели из кабинета.
Отчаяние, охватившее его поначалу, исчезло. Нет, он не доставит радости врагам. Только б не заснуть сегодня!
Он начал представлять, как собственноручно пытает следователя, отрезает воображаемые рога… Затем, мысленно подвергнув изощренным пыткам ментовских прихвостней, поджидавших его в камере, стал делать дыхательные упражнения, и настраиваться на бой — как учили на тренировках.
Только бы хватило сил! Боль в спине и боль в ногах, изнеможение, подминали его. Главное — лечь на койку, поспать.
И снова мысленные упражнения, движения по татами, сближение с противником, первые удары…
Заходя в камеру, он слышал голос тренера, гремевший прямо над ухом:
«…Вы чувствуете себя полными сил, отдохнувшими, свежими, как после холодного душа!»
Такими словами он заканчивал боевой настрой воспитанников после тяжёлой разминки, перед спаррингом.
Дверь лязгнула, Андрей ступил в камеру. Все уже улеглись. Несколько человек с любопытством разглядывали его. В тусклом ночном освещении лица сокамерников казались синюшными лицами мертвецов. Оглоблин приподнялся, сел на койку.
— Ну, как съездил? — просипел он.
Андрей молчал, раздумывая, идти ли к койке, или встретить противника здесь, у входа, где не смогут окружить. Оглоблин поднялся, вразвалочку направился к нему. Еще трое уселись на своих койках, как бы нехотя стали подниматься.
— Что молчишь, блатота, впадлу с нами разговаривать?
Андрей удивленно смотрел на приближавшегося Оглоблина, точно видел его впервые. Квадратное, с большим количеством мяса, лицо его, мясистые пальцы, серебристо-серый литой и плотный ёжик, — всё это выдвигалось из темноты, как из речного водоворота.
— Красавчик, как мы сразу не разглядели, — медленно произнес Оглоблин мясистыми губами казавшиеся тоже говяжьими, мясистые слова. — Сейчас распакуем тебя…
Глаза Андрея расширились и словно потемнели. Зрительные сигналы, минуя кору головного мозга, минуя подкорку, поступили на периферию, возбудили мышцы. Не отводя взгляда от Оглоблина, радостно улыбавшегося всем мясом своего большого лица, Андрей вскинул руки, одновременно нанося удар подъемом левой ноги по правой голени противника. В следующее мгновение он, рванувшись влево, немного присел, левой рукой прикрывая инстинктивно вскинутые руки противника, раскрыл ладонь правой руки, и ударил ею в центр носа, вмяв его внутрь черепа. И тут же, вдогонку, резкий удар в горло. Оглоблин упал навзничь.
Слева было двое, справа подбирался один человек. «Вставай, наших бьют!» — кричал он. Но никто не откликнулся. Все задвигались, укрылись одеялами, отворачиваясь к стенке. Андрей бросился на того, кто был справа. Увернувшись от удара, зашел сзади, обхватил руками голову, вонзая в глаза пальцы, ломая шею, и, не отпуская, повалил резко обмякшее тело, с размаха вдавливая голову противника в бетонный пол. Кто-то ударил его ногой по рёбрам. Затем последовал удар в голову. Он повалился на поверженного противника. «Уже не встану!» — подумал он, пытаясь закрыться руками. Распахнулась дверь, сокамерники, бившие его, метнулись к своим кроватям. Андрей поднял голову, и тотчас удар дубинкой оглушил его. Темнота. Он потерял сознание.
Очнулся он, почувствовав резкий запах нашатырного спирта. И тут же вскрикнул от боли. Маленькая, два на метр, камера — карцер. Он обнаружил себя лежащим на шконке. Над ним нависал человек в белом халате, разглядывал его, оценивал состояние.
— Медицина позволяет? — спросил стоявший рядом человек, очертания которого терялись в тумане.
— Нет, пусть очухается немного. Не дай бог, чего…
— А чего — чего? Двоих завалил. Сам будет третьим.
— Сам решай, я своё слово сказал. Отвечать тебе, — проговорил доктор.