Темные ночи августа
Шрифт:
В первом же вылете друзья Ивина погибли у него на глазах: один взорвался в воздухе, другого вогнали в землю истребители. Приковылявший на одном моторе Преснецов с нервной злостью спросил Ивина: «Что, бомбер, оскоромился? Понюхал пороху?» Ивин вздрогнул и ничего не ответил. Он подошел к Лазареву и заговорил бессвязно, волнуясь, стыдясь себя, не договаривая фраз: «Я только узнал его… Только начал узнавать, понимаете? Мы учились в разных отделениях. Поздно сошлись… Я еще не успел по-настоящему поговорить с Колей… И вот он умер…»
Ивин тихо отошел от летчиков и побрел вдоль палаток, постукивая прутиком по голенищам сапог и кусая губы. Лазарев окликнул его. Ивин резко оглянулся: чистое юношеское лицо, глаза широко открыты и ничего не видят. Он смотрел на Лазарева с изумлением, точно перед ним был совсем не тот, кого он ожидал увидеть.
— Ну как, Юра? Нашли тебе штурмана?
— Нет. — Ивин вздохнул и вдруг покраснел. — Пока нет… Командир сказал, что штурман приедет сегодня вечером. Кто-то из штабных…
Ивин отбросил прутик и присел рядом с Лазаревым.
— Как вы думаете, Сергей Николаевич, куда нас пошлют? Я слушал сводки: немец идет на Таллинн. Может, туда?
— Едва ли. Что-нибудь почище придумали. Работа по дальним тылам противника… Что-нибудь такое. Иначе к чему все это? — Лазарев показал на ящики с новыми приборами. — К чему эти хлопоты, особая группа, секретность…
Сергея Лазарева я знал мало, он служил в третьей эскадрилье. Встречались мы только на полковых построениях да изредка в нарядах. Но, конечно, его трудно было не заметить: какой-то весь он был не военный, какой-то штатский. С начальством и своими мотористами он разговаривал длинными, закругленными, не уставными фразами. Симпатичный, всегда приветливый парень. А тут встретил и не узнал его, он даже с лица спал. Ну, думал я, переживает — нас хорошо поколотили. Да ведь кто тогда не переживал! Только уж после понял я что к чему. Лазарев ничего не знал о родных, оставшихся в Смоленске. Сидим как-то, слушаем сводку: «В минувшие сутки упорные бои на Полоцко-Невельском, Смоленском и Новоград-Волынском направлении…» Да и в газетах было: «Кровопролитные бои за Смоленск». Кто-то из летчиков сказал: «Ключ к Москве». А Лазарев: «Ключ-город». «Ну да, — говорю, — до столицы-то рукой подать». «Нет, его так всегда называли — Ключ-город. Помните из истории?» Я из истории мало что знал. Помню только картинку в учебнике: «Наполеон с холма смотрит на большой город — белые стены, башни, церкви, солнце на куполах. А Лазарев мне: «Еще раньше поляки стояли у стен». И начал рассказывать про Днепр, про холмы («южная часть города холмистая»), про сады («люблю наши яблоки!»), про своего замечательного деда, который жил в северной, заднепровской части города. Вдруг наклонился ко мне и тихо говорит: «Наполеон вошел в Смоленск шестого августа…»
4
— Капитан Дробот вернулся! — крикнул на ходу Ивин. Он остановился, как бы приглашая Лазарева за собой. — Идете, Сергей Николаевич?
Лазарев молча кивнул.
Семена Дробота трудно было узнать: щеки ввалились, в кожу въелись грязь и копоть, смоляные кудри слиплись от старого пота. Летчик сидел на патронном ящике, смущенно улыбаясь и потирая черную с проседью щетину.
Ему протягивали открытые коробки «Казбека».
— Нет, — сказал он, — дайте махорки.
Летчик ловко свернул цигарку и с наслаждением затянулся.
…Когда Дробот снова крикнул: «Прыгайте!», машину развернуло в сторону горящего мотора, и он увидел под крылом два белых купола. Третьего парашюта не было. Должно быть, стрелок выпрыгнул раньше. Но радиста и штурмана Дробот видел хорошо: их косо несло к опушке леса.
Дробот не помнит, как выбросился, как дернул вытяжное кольцо. Очнулся, когда его ударило стропами по лицу: навстречу летела темная зелень. Он быстро поднялся на ноги. Ныла рука и острой болью отдавала правая ключица. Летчик с трудом освободился от парашюта и заковылял к леску, где его должны были ждать штурман с радистом. Но когда Дробот пришел туда, то своих не нашел. Он стоял на опушке, прислушиваясь к отдаленному бою. На востоке, кого-то высматривая, кружил двухкилевой Ю-88. Надо было выходить на дорогу.
Дробот пристал к группе бойцов, выбиравшихся из окружения. Напуганные рассказами о диверсантах и шпионах, они недоверчиво приглядывались друг к другу. Однажды их нагнало звено «мессершмиттов». Ведущий перевернулся через крыло, за ним стали пикировать другие. Краем глаза, уже лежа в канаве, Дробот увидел, как от самолетов отделились черные капли. Вокруг висел грохот, все звенело, стонало… Это же звено (Дробот запомнил номера самолетов), возвращаясь с востока, снова напало на них. Боезапас у немцев кончился и теперь они просто резвились, с воем носясь над дорогой, словно старались вдавить людей в грязь.
— Сволочи! — сказал майор-интендант. — Прямо по головам ходят.
В полдень они увидели группу «юнкерсов». Интендант бросился в канаву, но Дробот его удержал:
— Эти нас не тронут.
Ю-88 шли на большой высоте, ровным строем, как на параде, и даже гул их двигателей казался мирным.
Через час низко над дорогой пронесся бронированный «хеншель-129», поливая из пулеметов и разбрасывая бомбы. Он шел с востока, но у него почему-то остался боезапас: видать, не выполнил задание.
В небе были только немцы. Дробот лишь однажды видел наш самолет. Заметив его, беженцы на шоссе бросились врассыпную: за последние дни они не видели других самолетов, кроме немецких.
Они шли дорогами отступления: обугленные остовы машин, исковерканная пушчонка в кювете, на боку лежала разбитая штабная «эмка», рядом с ней — повозка с домашним скарбом. Следы копыт, коровьи «блины», лошадь на спине с раздувшимся животом. Эту, похоже, хватило осколком дней пять назад.
И трупы, трупы… Такие одинокие, такие безнадежные. Как-то в сумерках Дробот увидел мальчонку, прикорнувшего на обочине. Летчик прошел мимо, потом в неожиданной тоске оглянулся, вернулся к пареньку и тронул его за плечо. Тот был мертв.
Сушь, пекло, едкая пыль, гарь пожарищ. Дробот летал над этими дорогами, знал деревни, такие уютные сверху: домишки в садах, купы деревьев вокруг озерка… Теперь он увидел все это вблизи: пыльные исковерканные дороги, сгоревшие поля, пустые деревни, пепелища.
Их безнаказанно колотили пикировщики, и майор-интендант все спрашивал летчика:
— А где же наши? Где твои соколы, капитан?
Однажды вечером их настигла группа мотоциклистов. Немцы спешились, застучали автоматы. Люди рассыпались. Впереди Дробота, хрипя и отплевываясь, бежал интендант. Было какое-то чернолесье, ветки, бьющие по лицу, бочаги, болотная вонь.
Дробот услышал голоса и затаился. Это были немцы. Один сидел спиной к нему и чистил автомат, двое разговаривали в сенях избы, еще один умывался у колодца, фыркая от наслаждения и часто приглаживая светлые волосы. Автомат лежал на срубе колодца. «Шарахнуть!» — подумал Дробот и тут увидел, как рябой ефрейтор с голубым подойником выходит из-за угла избы. Немцы принялись пить молоко. Жажда раздирала летчику горло. Не отрываясь, он смотрел, как веснушчатый ефрейтор наливает себе вторую кружку. Пахло едой, тянуло едким дымком немецкой сигареты, смазанный автомат лежал на срубе колодца. «Добежать… всего три шага… автомат… шарахнуть…» Дробот продолжал думать об этом автомате, а сам торопливо уходил лесом на восток.