Темные отражения. Немеркнущий
Шрифт:
Это было почти смешно. Албан хотел удостовериться, что не прогадал с покупкой.
Кейт закрыла дверь и потянула меня к стулу за металлическим столом. Я услышала шаги и попыталась подняться, но меня тут же усадили обратно.
– Всего несколько минут, Руби. Я обещаю.
«Чему ты удивляешься?» – спросила я сама себя. Я знала, что представляла собой Лига и все они. Кейт как-то говорила, что Лигу создали для того, чтобы раскрыть всю правду о том, что происходит с детьми в лагерях. Забавно, как далеко они ушли от своей миссии. Мне хватило нескольких часов, чтобы понять:
В небольшом окошке возникло темное лицо Албана, за ним маячили фигуры еще полудюжины мужчин. Его голос просочился сквозь потрескивающую внутреннюю связь:
– Мы готовы приступить?
Кейт кивнула и, отступив назад, пробормотала:
– Просто делай, что тебя просят, Руби.
«Всю жизнь только это и делаю».
Дверь открылась, и в комнату вошли трое.
Два здоровяка-агента в зеленой униформе и маленькая женщина, которую они втащили внутрь и привязали пластиковыми стяжками к другому стулу. Ее голову скрывал капюшон из мешковины, и, судя по мычанию и протестующим стонам, рот был заткнут кляпом.
Мою шею свело от ужаса, страх медленно пополз вниз по позвоночнику.
– Здравствуй, моя дорогая, – снова прошипел голос Албана. – Надеюсь, этим вечером ты прибываешь в добром здравии.
Джон Албан оставался советником в кабинете президента Грея, пока его собственная дочь, Алиса, не был убита ОЮИН. Как мне объяснила Кейт, Албан не справился с чувством вины. Но когда он попытался донести до остальных правду – не глянцевую, засахаренную версию о лагерях, обратившись в крупные газеты, ни одна не решилась обнародовать его историю. Президент Грей ужесточил и без того безжалостный контроль за СМИ. Таковы были последствия взрыва в Вашингтоне: хорошие парни остались неуслышанными, плохие – получили все преимущества.
Джон Албан был уже немолод, его темная кожа так же выдавала его возраст, а из-за тяжелых мешков под глазами лицо тоже казалось обвисшим.
– Разумеется, мне невероятно приятно видеть тебя здесь. Мы с моими советниками очень хотели бы оценить пределы твоих способностей и понять, какую пользу они могут принести нашей организации.
Я кивнула, язык прилип к небу.
– Мы считаем, что эта женщина передает информацию людям Грея, саботируя операции, на которые мы ее посылаем. Я бы хотел, чтобы ты исследовала ее последние воспоминания и сказала бы мне, правда ли это.
Он что, считает, это так легко? Глянул внутрь – и получил все ответы? Я выпрямилась и пристально посмотрела на него через стекло. Я хотела, чтобы Албан понял: я догадалась, что он укрывается за дверью не от этой женщины, а от меня.
Все, что мне нужно было сделать, завоевать его доверие и получить частичку свободы. И когда придет время, он пожалеет, что сам предоставил мне возможность оттачивать свои способности; проснувшись однажды утром, он обнаружит, что я ушла, не оставив и следа в этой подземной дыре. Время работало на меня. Удостоверившись, что остальные в безопасности, я разорву сделку и сбегу отсюда.
– Вы должны назвать мне конкретную операцию, – возразила я, не зная даже, слышит ли меня Албан. – Иначе мы можем проторчать здесь всю ночь.
– Понимаю, – протрещал голос. – Думаю, нет нужды говорить, что все увиденное и услышанное тобой в этом зале – конфиденциальная информация, к которой у твоих сверстников нет и не было доступа. Если мы обнаружим, что какие-то данные стали общественным достоянием, не обойдется без… последствий.
Я кивнула.
– Превосходно. На днях этот агент ходил на встречу со связным, чтобы получить конверт.
– Где?
– В окрестностях Сан-Франциско. Точнее сказать не могу.
– У связного есть имя?
Последовала долгая пауза. Нетрудно было догадаться, что за дверью совещаются. Наконец Албан объявил:
– Амброуз.
Двое солдат, что привели женщину, попятившись, вышли. Она услышала, как щелкнул дверной замок, но когда я потянулась к ее связанным запястьям, женщина попыталась увернуться от моего прикосновения.
– Амброуз, – бормотала я. – Сан-Франциско. Амброуз. Сан-Франциско…
Снова и снова повторяя эти слова, я погрузилась в ее разум. Напряжение, которое копилось во мне с того самого момента, как я взошла на борт самолета в Мэриленде, мгновенно схлынуло. Я наклонилась ближе к женщине, стремительный поток мыслей заструился через ее сознание. Они оказались ослепительно-яркими – от них исходило настолько болезненно-насыщенное свечение, словно каждое воспоминание окутывал чистый солнечный свет.
– Амброуз, Сан-Франциско, информация, Амброуз, Сан-Франциско…
Этому приему меня научил Клэнси – упоминания определенных слов, фраз или имен нередко достаточно, чтобы найти нужную главу в чьих-либо мыслях.
Женщина расслабилась под моими пальцами. Готова.
– Амброуз, – тихо повторила я.
Стоял полдень или около того; я была ею, а она – мной, и мы быстро подняли глаза на солнце, стоящее прямо над нами. Картинка мерцала, когда я бежала через пустынный парк, черные тенниски скользили по некошеной траве. Впереди замаячила постройка – общественный туалет.
В моей руке внезапно появился пистолет, что меня нисколько не удивило. По мере того как я погружалась в ее разум, вместе с «картинкой» приходили и другие чувства: запах – там, звук – здесь, прикосновение. С того мгновения, как оказалась в этих воспоминаниях, я ощущала холодный металл за поясом шортов.
Человек, ожидавший позади здания, даже не успел повернуться, как уже лежал на земле с дыркой размером в доллар на затылке. Я отскочила, отбросив запястье женщины. Последним, что я увидела, прежде чем разорвать связь, была синяя папка и ее содержимое, разлетающееся по ветру и падающее в расположенный неподалеку пруд.
Я открыла глаза, хотя мигание свисающей с потолка лампочки отдавало в голове болью. По крайней мере, не мигрень – с каждым таким погружением боль постепенно становилась слабее, но дезориентация никуда не девалась. Мне потребовалось две секунды, чтобы вспомнить, где я, и еще две – чтобы обрести дар речи.