Темные реки сердца
Шрифт:
Пол здесь каменный, и мне он кажется ледяным под моими босыми ногами.
Пол довольно круто идет под уклон, но коридор заворачивает широкой петлей, поэтому при необходимости можно толкать тачку вверх без особого усилия или спускать ее вниз, не рискуя, что она потащит тебя за собой.
Испуганный, я шагаю босиком по этому ледяному полу, поворачиваю и попадаю в помещение длиной в тридцать футов и шириной в двенадцать. Пол здесь ровный, спуск закончился. Низкий ровный потолок. Как бы припорошенные снегом тусклые елочные лампочки на петляющем проводе дают недостаточно света. В прежние дни, до того как на ранчо провели электричество, здесь хранили фрукты и овощи, собранный в августе
Какой бы ни была эта комната раньше, сейчас она выглядит совершенно иначе. Я просто примерзаю к полу и не могу двигаться дальше. Вдоль одной длинной стены и захватывая половину следующей, стоят фигуры людей в натуральную величину, изготовленные из белого гипса. У каждого своя ниша, и кажется, что люди пытаются выбраться из этих стен. Здесь фигуры взрослых женщин и девочек лет по десять-двенадцать. Все обнажены. Их, должно быть, двадцать, тридцать, а может, и сорок. Некоторые стоят в отдельных нишах, другие составляют группы в два или три человека. Они склонились голова к голове, раскинув руки и иногда соприкасаясь ими. Он нагло заставил одну группу схватиться за руки в безмерном отчаянии, ища спасения друг в друге. На лица невозможно смотреть. Чувствуется, что люди кричали, молили, агонизировали, боролись, корчились от невыносимой боли, страдали от такого кошмара, который было невозможно выдержать. Как правило, их позы выражали униженность. Они пытались защититься, вскинув руки, или умоляюще простирали их, или старались прикрыть ими грудь и гениталии. Одна женщина выглядывала сквозь растопыренные пальцы, прижав руку к лицу. Все они умоляли, плакали. Было видно, что они охвачены ужасом. Даже с первого взгляда можно было понять это. И если первое, что пришло на ум: это всего лишь гипсовые скульптуры, извращенное выражение помутившегося разума, – то тут же я понимаю, что на самом деле все гораздо хуже. Даже в полутьме их незрячие белые глаза зачаровывали меня. Под их взглядами я не мог сдвинуться с места.
Так всякий, взглянувший на лицо Медузы Горгоны, превращался в камень. Но ее лицо было ужасно, а лица передо мной были не такими.
Они пугают потому, что эти женщины могли быть матерями, напоминавшими мою мать, молодыми девушками, которые могли быть мне сестрами, если бы Бог послал мне сестру. Это были люди, которых кто-то любил, и они тоже любили кого-то. Они ощущали у себя на лицах тепло солнца и прохладу дождя. Они смеялись и мечтали о будущем. Они волновались и надеялись. Они превратили меня в камень, потому что я разделял с ними общечеловеческие черты, потому что я делил с ними их ужас и страшился его. Выражение измученных лиц было настолько страшным, что их боль стала моей болью, а их смерть – моей смертью. Их чувство покинутости и страх от того, что они были одиноки в последний час, передались мне.
Выносить это зрелище просто невозможно. Но мне необходимо смотреть на них, потому что хотя мне четырнадцать лет, всего лишь четырнадцать, я понимаю, что те муки, которые они перенесли, требовали сострадания и злости, потому что каждая мать могла быть моей матерью, сестры могли быть моими сестрами. Все они жертвы, подобно мне.
Можно подумать, что кругом всего лишь гипс, которому придали такую странную форму. Но гипс – только оболочка, материал, который помог сохранить выражение муки и ужасные молящие позы. На самом деле это не естественные позы женщин в момент смерти – им придали эти позы, выражающие муку, уже после их смерти. Даже в этой милосердной полутьме, в мерцающем свете лампочек я мог различить места, где гипс потерял свою первоначальную окраску. Его чистоту нарушили ужасные выделения, которые просочились изнутри, – серый цвет и цвет ржавчины, зеленовато-желтые отметины, биологическая плесень,
Запах в помещении невозможно описать – он настолько интенсивен и включает столько разных оттенков, что мне становится дурно. Позже выяснится, что он использовал колдовские отвары и химические составы, чтобы сохранить тела в их гипсовых саркофагах.
Ему это удалось до некоторой степени, хотя, конечно, происходило медленное разложение. Доминировал кладбищенский запах, запах потустороннего мира, возникающий после того, как живые попрощались с покойником и забили крышку гроба. Но еще присутствовал резкий запах аммония и свежий запах лимонов. Он сочетал в себе оттенки горечи, сладости и кислоты – все вместе создавало такую странную гамму ароматов, что только от одного этого, даже если забыть про ужасные фигуры, мое сердце дико колотится в груди, и моя кровь стынет, как стынут реки в январе.
В той стене, которая еще не до конца заполнена телами, приготовлена ниша для следующего «экспоната»! Он вытащил оттуда кирпичи и сложил их рядом. Снаружи, за стеной, он вынул еще почву. Подле выемки стояли пятидесятифунтовые мешки с готовым гипсом, длинное деревянное корыто для размешивания гипса, внутри обитое железом, две канистры фиксирующего раствора на дегтярной основе, инструменты, необходимые каменщику и скульптору, кучка деревянных кольев, мотки проволоки и многое другое, что я не смог разглядеть в темноте.
Он был готов. Ему была нужна только женщина, которая могла стать следующей фигурой в его выставке ужасов. Но и она уже была у него. Именно она помочилась там в фургоне от страха, и ее руки бились стаей испуганных птиц о дверь наверху.
Что-то двинулось, быстро и осторожно, вылезая из дыры в стене. Оно двигается между инструментов, через тени и отсветы огня, прозрачные, как лед. Увидев меня, оно застывает, как застыл я при виде замученных женщин в нишах.
Это – крыса, но необычная. Ее череп совершенно деформирован. Один глаз расположен ниже другого, рот скорчен в постоянную изломанную усмешку. За первой крысой следует вторая. Она также застывает при виде меня. Но прежде она поднимается на задние лапы. Она тоже не похожа на обычную крысу, но отличается и от первой – у нее странно длинные и искривленные конечности и небывало широкий нос на узкой морде.
Это, видимо, члены семьи паразитов, которые живут и питаются в катакомбах. Они прорыли туннели позади этих ниш и жрали останки, обильно пропитанные химикатами и веществами, консервирующими плоть несчастных жертв. Каждый год новое поколение паразитов производило новые виды мутантов, и они с каждым годом становились все ужаснее и ужаснее. Животные очнулись от столбняка и побежали обратно к норе, откуда появились. Я никак не могу прийти в себя.
Шестнадцать лет спустя эта длинная комната уже не была такой, какой она была в ночь сов и крыс. Гипс сорвали со стен и убрали. Жертв освободили из их ниш на стенах. Между колоннами из красно-черных кирпичей, которые отец Спенсера оставил между нишами как подпорки, была видна темная земля. Полиция и судебные патологоанатомы, работавшие долгие недели в этой комнате, попросили добавить вертикальные столбы между этими кирпичными колоннами. Казалось, они не верили подпоркам, которые установил Стивен Акблом.
В холодном сухом воздухе сейчас немного пахло землей и камнем, но это был чистый воздух. Резкие выделения химикатов и запах разложения уже исчезли.
Стоя снова в этой комнате с низким потолком, рядом с Элли и собакой, Спенсер помнил тот испуг, который охватил его, когда ему было всего четырнадцать лет. Но его поразило, что он ощущал не только испуг. Да, был и ужас, и отвращение, но сильнее ощущались жуткая злоба и жалость к мертвым. Сочувствие к тем, кто их любил, и вина за то, что он не смог никого спасти.