Темные силы
Шрифт:
Господин, закусивши, пошел было вон.
— Послушай-ка! — остановил его Мудрый. — Ты книгу-то эту дочел?
Гость молча кивнул головой.
— Дай-ка мне ее теперь!.. — Иван подошел к незнакомцу. — Да уж и трубочки-то эти оставь, пожалуй…
Незнакомец молча же положил на стол принесенные снаряды и книгу — и ушел.
— Вот ужо, как потемнеет, мы с тобой, Никита, звезды будем считать! — сказал хозяин. — Я-то их, почитай, все уж пересчитал…
Никита удивлялся.
В то время толпа людей валила по улице с топорами, лопатами, с вилами, косами, с разным дреколием.
— Что это? Куда они идут? — спрашивает столяр,
— На работу идут! — поясняет Мудрый и сам начинает шить и шьет усердно-усердно.
Идет Никита на улицу и много везде встречает народа. То вон точно отец дьякон, что судился с ним у мирового из-за рам, — да нет! Не дьякон!.. А там как будто господин Кривушин, недодавший ему за мебель более тридцати рублей, — да нет! Опять-таки не Кривушин… Что за черт!.. Никита мысленно ругается и удивляется все более и более… Огромные белые красивые здания утопают в роскошных садах. Во всем и повсюду, куда ни оглянется Никита, что-то новое есть и в то же самое время чего-то старого, знакомого недостает… Музыка где-то играет, как будто бы в Лобановском саду, но нет, не в Лобановском… Песни где-то поют… Мальчишки на площади играют, кричат оглушительно… Что это? Андрюша между ними! Да нет! Как точно Андрюша, а посмотришь хорошенько, — не Андрюша… «Что за чудо! Что за чудо!» — шепчет Никита. И город-то походит на Болотинск, а все-таки не Болотинск…
«Что за притча! Ровно нечистый меня обошел…» — раздумывает Никита и идет опять к Ивану Мудрому за объяснениями.
— Помнишь, в старой книге я тебе о чудовище-то читал? Давно читал, помнишь? — спрашивает Мудрый.
— Помню! — машинально отвечает Никита. — Да ведь ты мне это недавно, брат, читал…
— Недавно! — передразнивает его портной и усмехается. — Нет, брат, давно… Это еще тамя читал тебе!.. Вот когда, друг ты мой! Ты ведь все это время проспал, а на хорошую-то пору как быть и поднялся… А чудовища-то того трехглавого уничтожили… Все и бесы его исчезли с лица земли… Теперь уж царствие божие наступило… Теперь уж…
Вдруг кто-то заплакал — и Никита пробудился…
Тихо плакала во сне Степановна, и дождь хлестал в окна. Очень скучною и угрюмою показалась Никите ночная темнота после того яркого света, который слепил его во сне; после музыки и веселого пенья очень скучен показался Никите заунывный шум деревьев…
XIII
Кто не виноват?
Опять весна. Опять с безоблачных небес полился веселый свет; опять жаворонок звонко запел. Опять большая река с шумом понесла в далекое море свои чистые воды. Опять зазеленели вокруг Болотинска леса, луга и поля.
Зазеленела трава и на могиле Насти… Могила — без креста, но насыпана она в месте низком, сыром, и оттого вокруг нее синеет бездна незабудок. Почти сплошным ковром выглядывают приземистые голубые цветочки из темно-зеленой травы. Под этим зеленеющим бугром покоится Настя; лежит себе она барыней, сложа ручки, спокойно лежит, никем не обижаемая, не тревожимая… Катерина Степановна каждый раз после обедни заходит на могилу, припадает к сырой земле, где лежит ее мученица-дочь; крепко припадает Степановна к родной могилке, мнет коленями незабудки и горько-горько плачет, — не по обычаю, заведенному исстари, плачет старуха, но по искреннему материнскому чувству…
Никита, в ожидании «времен мирных и беспечальных» и всяких неописанных блаженств, запил к тому
Федор Гришин сбирался в Питер за счастьем. Об Алешке и Степке не было ни слуху ни духу… Сидор Панкратьев открывает уже третью лавку. Билетов внутреннего займа, говорят кумушки, набрал он тьму-тьмущую… Иван Мудрый все ждет и с твердою надеждой ищет вокруг себя разных знамений, по которым бы можно было предугадать о близости царствия божия, царствия духа святого, прописанного в его «старой книге»…
В верстах восьмидесяти от Болотинска шла Пелагея, работница отца Василия, Федорова полюбовница. Вокруг нее неоглядною гладью раскидывались поля; паренина чернела, словно облитая чернилами, а нежная озимь отливала изумрудом. Вечернее солнце светило мягким, ровным светом, и его золотом и блеском подергивались и близи и чуть видимые дали…
Шла Палаша не одна, но с ребенком на руках, с плодом своей несчастной любви. Месяца уже полтора тому назад оставила она город и теперь возвращалась в Болотинск уже сам-друг на горе самой себе.
Когда начали являться несомненные признаки того положения, которое, неизвестно почему, называется интересным положением, когда стройный стан ее стал значительно полнеть, когда ей уж приходилось тяжело справляться с обычной работой — стирать, мыть полы, Палаша решилась отказаться от места, для сохранения своей доброй славы, по крайней мере хоть на время, и идти в родную деревню.
— С отцом хочется повидаться! Давно уж я дома-то не бывала… — говорила она отцу Василию.
— Ну, и что же! Доброе дело! — соглашался отец Василий. — Сходи, да и возвращайся…
— Я уж, отец Василий, и добро-то свое у вас оставлю! — попросила девушка и немного скраснела от кроткого, но испытующе пристального взгляда священника.
— Оставь! — согласился и на это отец Василий, сам тоже слегка покраснев, и взялся за бороду…
Попадья уже замечала кое-что за Палашей и сообщала не раз свои подозрения мужу, но муж чуть уши не затыкал и усовещивал жену не грешить попусту: старый священник даже не мог представить себе беременную девушку, живущую в его доме.
— Да ты послушай, как она кашляет! — внушительно шептала ему жена.
— Ну что же! Ну и кашляет! — упорствовал муж.
Отец Василий не любил ни вражды, ни доносов, ни злых людей, ни добрых, дурно говорящих о злых, — словом, ничего такого, что неприятно смущает сердце. Отец Василий желал видеть в мире более доброго, чем злого, и был весьма склонен думать, что на свете все хорошо и все к лучшему. Сгорит ли дом, потонет ли человек, раздавят ли кого-нибудь лошади, обидит ли его самого благочинный или консистория, [15] — отец Василий при всяком несчастном случае говорил все одно и то же:
15
Консистория— церковное учреждение с административными и судебными функциями.