Темные замыслы
Шрифт:
Вот поразмысли. С каждым поколением назад число твоих предков удваивается. Предположим, ты родился в 1925, а твои родители — в 1900 году (конечно, я прекрасно помню твой год рождения — 1923, — как и то, что твоей матери тогда было уже под сорок, но я беру средние цифры). Итак, родители твоих родителей появились на свет в 1875. Таким образом, предков уже четверо. Удвоение их количества происходит каждые 25 лет. К 1800 году их будет уже тридцать два. Большинство из них даже не знакомы друг с другом, но им предначертано стать твоими пра-пра-пра-пра-родителями.
В 1700 году у тебя было пятьсот двенадцать предков, в 1600–8192, в 1500 — 131 072, в 1400 — 2 097 152, в 1300 — 33 554 432. К 1200 году н. э.
То же самое можно сказать обо мне и о любом из нас. Если в 1925 население Земли составляло два миллиарда (точной цифры не помню), то умножь это число на количество твоих предков в 1200 году. Получится квадрильон. Невозможно? Правильно.
Мне удалось припомнить, что историки оценивали население в 1600 году в пятьсот миллионов, а в первом веке н. э. — в сто тридцать восемь миллионов. Вывод совершенно ясен. В прошлом, начиная с зари человечества, происходило невероятное множество кровосмешений среди близких и дальних родственников. Я уж не говорю о настоящем. Значит, и мы с тобой состоим в родстве, причем наверняка — многократном. Сколько же китайцев и черных африканцев, родившихся в 1925 году, являются нашими отдаленными братьями? Несть им числа!
И вот по обоим берегам мелькают лица моих далеких кузенов: «Хелло, Хань Чу, Яйа, Балабула! Как дела, Гайавата? Здравствуй Ог, Сын огня!» Но даже зная о родстве, вряд ли они станут дружелюбнее; может быть, даже наоборот. Самые непримиримые ссоры и жестокие кровопускания происходят именно среди близких.
Гражданские войны — жесточайшие из всех. Но ведь мы все — братья, следовательно, любая война — гражданская. Таков парадокс человеческих взаимоотношений, брат мой!
Прав был Марк Твен. Ты читал его «Путешествие капитана Стормфильда в рай»? Старина Стормфильд, пройдя сквозь Жемчужные Врата, обнаружил там множество чернокожих. Подобно любому из нас, он представлял себе рай набитым белолицыми соплеменниками, среди которых изредка встречаются желтые, смуглые и черные физиономии. Но это не так! Он запамятовал, что темнокожих всегда было больше, чем белых. На каждого белого приходятся двое цветных. Та же история и здесь. Я снимаю перед вами шляпу, мистер Клеменс! Вы предсказали нашу жизнь после смерти.
Итак, мы в долине Реки, но неизвестно, каким образом и зачем мы здесь оказались. Впрочем, как и на Земле.
Правда, существуют люди, утверждающие, что они-де об этом знают из первых рук. Прежде всего, это миссионеры Церкви Второго Шанса, сотни сект различных реформаторов христианства, мусульманства, иудаизма, буддизма, индуизма и Бог знает, чего еще. Бывшие таоисты и конфуцианцы полностью принимают здешнюю жизнь — она лучше их прежней. Тотемисты утратили множество связей с миром — ведь в долине Реки нет животных, — но дух и смысл тотема сохранился. Однако многие из них осознали примитивность собственных верований и примкнули к более «возвышенным» религиям.
Среди нас оказался суфи — Нур эль-Музафир. После воскрешения он был ошеломлен Миром Реки, но предпочел не переделывать себя, а сохранить привычный образ мыслей. Он утверждает, что, где бы ни возник новый мир, люди всегда сохранят в нем свою извечную тягу к добру. Зачем же тогда волноваться и суетиться?
«К чему нам знать, Кто и Как создал этот мир; следует лишь понять — Зачем!» — говорит Нур. В этом он близок Церкви Второго Шанса.
Я полагаю, что мне пора заканчивать свои писания, а потому — адье, адиос, амен, салам, шалом и со-лонг.
Прими в недрах неведомого мои дружеские наставления. Питер Джайрус Фригейт.
P.S. Боюсь, что в полном виде свою писанину не отошлю: часть подвергну цензуре и пущу в обиход как туалетную бумагу.
41
По ширине Река в среднем достигала полутора миль. Местами она сужалась, пробиваясь в узком ущелье между отвесными горами, местами разливалась широким озером. Глубина ее доходила до тысячи футов.
Кое-где у берегов она зацвела. Вначале на поверхности, потом все глубже и глубже, до самого дна. Корни спутались и переплелись в плотную массу, не поддающуюся даже ножу.
Полчища рыб кормятся в этих джунглях. Прожорливые породы обитают в верхних слоях, залитых лучами солнца. Другие заполняют средние уровни. В глубине суетятся, ползают, вьются загадочные, таинственные существа. Они питаются полуразложившимися, похожими на цветы корневищами и отбросами, что падают с верхних этажей. Однако в водах Реки живут и иные создания, большие и малые, которые непрерывно снуют вверх и вниз с разинутыми пастями в поисках пищи.
Самое огромное из них (больше земного голубого кита) — плотоядное чудище, которое здесь прозвали речным драконом. Он без труда выдерживает любое давление и плавает и в глубине, и в мелких водах.
Другая крупная тварь — амфибия величиной с приличного сома. Ее называют по-разному, чаще — «ворчуном». Это на удивление медлительная тварь, главный санитар Реки, поедающая, как свинья, все без разбора; главная ее пища — человеческие фекалии.
Часто на берегу в густом тумане люди приходили в ужас, споткнувшись о склизкую рыбину с огромными выпученными глазами, роющуюся в требухе и человеческих испражнениях. Подстать ее отвратительному виду и мерзкие, похожие на карканье звуки, которые она издает.
В тот день 25 года п.в. одна из подобных вонючих тварей подплыла близко к берегу, где течение слабее, чем на середине. Ее плавники-лапы еле двигались. Нос нацелился на мертвую рыбью тушку, покачивающуюся у самой травы. Ворчун разинул пасть, ожидая, когда рыбу прибьет поближе. Вместе с ней в пасть попал и другой предмет, плывущий следом. Рыбка проскользнула легко, но та, другая добыча на минуту застряла в глотке и лишь с большим усилием была проглочена.
Пять лет плыл по течению водонепроницаемый бамбуковый футляр с письмом Фригейта Роригу. И пятью днями раньше он миновал берег, где жил долгожданный адресат. Но в тот момент Рориг сидел у себя в хижине, среди каменных и деревянных фигурок, изготовленных им для обмена на вино и сигареты. То ли по случайному совпадению, то ли в силу каких-то психических законов, но между отправителем и адресатом протянулась тонкая связующая нить, — этим утром Рориг вспоминал о Фригейте, вернувшись памятью к 1950 году. Он был студентом-выпускником, существующим за счет государственных льгот для демобилизованных и заработка жены.
В тот теплый майский день он сидел в крошечной комнатке лицом к лицу с тремя профессорами. Пришел миг расплаты. После пяти лет напряженного труда он, наконец, сможет получить — или потерять — звание магистра гуманитарных наук в области английской литературы. При удачном раскладе он выйдет в мир преподавателем колледжа; если провалится — ему предстоит корпеть еще полгода и вторично рискнуть на защиту.
Сейчас он являлся мишенью для трех инквизиторов, обстреливающих его залпами нескончаемых вопросов. Боб переносил атаки спокойно; вряд ли его тема — валлийская поэзия — хорошо знакома преподавателям. Но среди них была Элла Разерфорд, интересная сорокашестилетняя дама с ранней сединой, затаившая на него злобу. Несколько лет назад они были любовниками и дважды в неделю встречались у нее дома. Однажды вечером между ними разгорелся нелепый и яростный спор о поэтическом даре Байрона. Рориг равнодушно относился к творчеству великого барда, но восхищался его человеческими качествами и считал, что подобной судьбе может завидовать любой поэт. Элла вела себя довольно едко; он разбушевался, наговорил ей гадостей и заявил, что больше не желает с ней встречаться.