Темный ангел
Шрифт:
Сквозь багровый туман и стук крови в висках я услышала ее голос, по-прежнему очень спокойный.
– Кто, Марта?
– Не-е-ет!
– Скажи мне кто.
И я посмотрела ему в лицо. Бескрайний ужас, застывшая вечность… а потом я его узнала. Ужас исчез, и я проснулась, Фанни обнимала меня сильными руками, смятый бархат ее платья промок от моих слез.
Очень мягко она повторила:
– Скажи мне кто.
И я сказала ей.
Мама прижала меня к себе.
23
Наверное, в прошлом веке меня бы называли ведьмой. Ну, мне давали имена и похуже,
26
Горячий напиток из вина, молока, меда и пряностей.
Если бы не Генри Честер, в июле Марте исполнилось бы двадцать. Я женщина обеспеченная и оставила бы ей приличное наследство – ей бы не пришлось жить на улице. Я бы подыскала ей дом и мужа, если бы ей захотелось; я бы дала ей все, о чем бы она ни попросила. Но когда ей было десять, Генри Честер отнял ее у меня, и я ждала десять лет, чтобы отнять у него Эффи. Мне всегда было не до поэзии, но я вижу эту страшную симметрию – и для меня это достаточное возмездие. Холодное, несомненно, но от этого не менее жестокое.
Я была очень молода, когда родилась Марта, если у меня вообще была молодость. Возможно, у нее было тридцать отцов – какая разница? Она была моей… Она росла, а я старалась оградить ее от той жизни, которую вела сама. Я отправила ее в хорошую школу и дала ей образование, которого у меня никогда не было; я покупала ей одежду и игрушки и поселила ее в приличном доме, у школьной учительницы, дальней родственницы матери. Марта навещала меня так часто, как только я осмеливалась ее приглашать, – я не хотела, чтобы она общалась с людьми, приходившими в мой дом, и я никогда не пускала клиентов наверх, в крохотную мансарду, где устроила ей спальню. Я пригласила Марту к себе в день ее рождения и, хотя в тот вечер я ждала гостей, пообещала себе, что позже займусь только ею. Я поцеловала ее на ночь… и живой больше не видела.
В десять вечера я услышала, как она зовет меня, и побежала наверх, в ее комнату… но она уже была мертва, лежала, раскинувшись, на кровати, с ночной рубашкой на лице.
Я знала: убийца наверняка кто-то из клиентов, но полицейские только рассмеялись, когда я потребовала расследования. Я была проститутка, моя дочь – дочь проститутки. А клиенты – богатые, уважаемые люди. Мне повезло, что меня саму не арестовали. В итоге мою дочь похоронили под белой мраморной плитой на Хайгейтском кладбище, а ее убийце позволили забыть о ней на десять лет.
О, я пыталась вычислить его. Я знала, что он здесь, я улавливала вину, что скрывалась за респектабельной внешностью. Вы знаете, что такое ненависть? Ненависть была моей едой и питьем. Ненависть шагала бок о бок со мной, когда во сне я настигала убийцу своей дочери и обагряла улицы Лондона его кровью.
Я ничего не изменила в комнате Марты –
Помните, я его знала – знала его алчные, постыдные наклонности, его приступы ненависти к самому себе, его вину. Он всегда просил молоденьких девушек, не сформировавшихся, девственных. Не то чтобы таких было много, но я видела, как он смотрит на маленьких уличных попрошаек, и видела его картины. Старый лицемер, чья нездоровая страсть способна задушить женщину. Но он был не единственный, кого я подозревала, и я не могла знать наверняка. Я пыталась дотянуться до моей маленькой Марты: сначала с помощью свечей и зеркала, затем с помощью карт. Всегда одни и те же карты: «Отшельник», «Звезда», «Жрица», валет монет, «Перемены» и «Смерть». Всегда одни и те же карты в определенном порядке: всегда рядом с Отшельником выпадала девятка мечей и Смерть. Но был ли Генри Честер этим Отшельником?
Понимаете, он был умен. Если бы он убежал, я бы не сомневалась – но он сохранял спокойствие. Продолжал приходить, нечасто, может, раз в месяц; всегда вежлив, всегда щедр. Я пошла по другому следу: мужчины, которые внезапно перестали появляться после смерти Марты. Доктор, один из давних клиентов, предположил, что моя девочка умерла от некоего припадка – он сказал, эпилепсия. Я не поверила ни на минуту. Но боль и время подорвали мою убежденность, я усомнилась в чистоте своей ненависти. Может быть, это действительно был припадок, а может, незваный гость, соблазнившийся легкой добычей. Уму непостижимо, чтобы кто-то из моих клиентов мог это совершить и так долго оставаться неузнанным.
Жажда мести утихла. А потом я узнала, что Генри женился. По слухам, на девочке, едва со школьной скамьи. Ей было всего семнадцать. Во мне снова проснулись подозрения – я никогда не была уверена в нем, никогда, – и моя ненависть обрушилась на них обоих, подобно рою ос. Разве имеют они право на счастье, когда Марта гниет в Хайгейте? У кого вообще есть такое право?
Как-то раз я пошла за ними в церковь, надеясь взглянуть на новобрачную, но она была вся закутана в черное, словно в трауре, и я разглядела лишь худенькое личико под шляпкой. У нее был нездоровый вид, и меня невольно потянуло к ней, я ощутила что-то вроде жалости. Она была так похожа на мою бедную погибшую Марту.
Не люблю священников – я пришла взглянуть на Честера и его жену, а не слушать проповедь, и потому первая заметила, что с ней случилось. В одну минуту она слушала, а в следующую – поплыла, голова склонилась, как у ребенка, читающего молитву. А я – я давно умею видеть то, что большинство из вас не видит и, возможно, никогда увидеть не сможет, и, как только миссис Честер отключилась, поняла, что это не обычный обморок. Я увидела, как она выскользнула из тела, нагая, как новорожденный младенец, храни ее Бог, и, заметив удивление на ее лице, я поняла, что подобное произошло с нею впервые.