Темный карнавал
Шрифт:
Лора и Эллен, и с ними дядя Фрай, не обращая внимания на хмельной разгул, разыгрывали домашний спектакль. Они изображали невинных юных дев на прогулке; из-за дерева (кузина Анна) выходит Вампир (дядя Фрай) и улыбается невинным овечкам.
— А куда это они направляются?
— Да вот, к тропе вдоль реки.
— А не позволят ли они их проводить?
— С превеликим удовольствием.
Ухмыляясь в сторону и облизывая губы, Вампир сопровождает девиц.
У реки он готов уже напасть на одну из них, но тут девицы на него набрасываются, сбивают с ног и осушают его вены до
Так поступали и все на этом празднике Возвращения.
Ветер крепчал, звезды горели все ярче, шум становился оглушительным, пары кружились проворней, вино текло рекою. Тимоти не успевал всматриваться и вслушиваться. В сгущениях тьмы кипело и бурлило веселье, мелькали лица, появляясь, исчезая, сменяя друг друга. Мать, грациозная, высокая, красивая, легкой походкой поспевала повсюду, кланяясь направо и налево, отец следил за тем, чтобы потиры всегда были полны.
Дети играли в «гробики». Гробы были поставлены в ряд, дети маршировали вокруг них. Тимоти тоже участвовал. Марш продолжался, пока играла флейта. Гробов становилось все меньше. В борьбе за их полированное нутро выходят победителями двое, четверо, шестеро, восьмеро игроков, остался последний гроб. Тимоти обходит его настороженно, соперник у него один — его чудаковатый кузен Роби. Флейта замолкает. Как суслик в норку, Тимоти ныряет в гроб, зрители аплодируют.
И снова бокалы наполняются вином.
— Как Лотта?
— Лотта? А вы разве не слышали? Лучше некуда!
— Мама, кто такая Лотта?
— Тихо ты. Сестра дяди Эйнара. Из крылатых. Рассказывай дальше, Пол.
— Лотта недавно летела над Берлином, и ее сбили: приняли за британский самолет.
— Сбили вместо самолета?
Раздувая щеки, напрягая легкие, хлопая себя по бедрам, гости хохотали до упаду. Грохот стоял, как в пещере ветров.
— А что слышно о Карле?
— О малютке, который ютится под мостами? Бедняга Карл. Во всей Европе осталось ли для него хоть единственное прибежище? Все мосты разрушены. Карл теперь либо покойник, либо бездомный. Европа нынче наводнена беженцами — подобного никогда не бывало.
— Да уж. Неужели все мосты до единого? Бедный Карл.
— Тсс!
Гости затаили дыхание. Издали долетел звон городских часов: они били шесть. Вечеринка подходила к концу. Как бы в ответ часам, в их ритме, стоголосый хор присутствующих затянул древние, возрастом в четыре века, песни, которых Тимоти и знать не мог. Переплетя руки, гости пошли медленным хороводом, а где-то в зябких утренних далях городские часы пробили последний удар и замолчали.
Тимоти пел.
Он не знал ни слов, ни мелодии, но слова и напев складывались сами, правильные, гармоничные, торжественные.
Под конец Тимоти перевел взгляд на верхнюю лестничную площадку, на закрытую дверь.
— Спасибо, Сеси, — шепнул он.
Прислушался. И произнес:
— Хорошо-хорошо, Сеси. Прощаю. Я тебя узнал.
Расслабившись, он дал своим губам свободу, слова вылетали в естественном ритме, голос звучал чисто и мелодично.
В суете и шорохе стали прощаться. Мать с отцом, братья и сестры торжественно-счастливым
Тимоти снова пришлось напрячь слух. Выслушав, он кивнул:
— Да, Сеси. Хочу. Спасибо.
И Сеси помогла ему вселиться в тела родственников, одного за другим. Для начала — в тело дяди Фрая, который, склоняясь у дверей, прижимал губы к бледным пальцам матери; глаза Тимоти глянули на мать с измятого дядиного лица. Он шагнул на улицу, ветер подхватил его и понес в водовороте листьев над домом, над утренними холмами. Внизу промелькнул и скрылся город.
Бац — и вот он в ком-то другом. В кузене Уильяме, который тоже стоял в дверях и раскланивался.
С кузеном Уильямом, стремительный, как облачко дыма, он поскакал вниз по грунтовой дороге: красные глаза горят, на меховой шкуре отблески рассвета, размеренные движения мягких лап, свободное шумное дыхание. Вот новый холм, вот новая низина, а вот он растворяется в воздухе…
…только чтобы забраться в прохладное просторное нутро дяди Эйнара, взглянуть на мир его снисходительным, любопытным взглядом. Дядя как раз тянул руки к невзрачному, бледному тельцу Тимоти. Поднять самого себя руками дяди Эйнара!
— Будь хорошим мальчиком, Тимоти. Ну, еще повидаемся.
На звонких перепончатых крыльях, быстрей листа в потоке, проворней волка на проселочной дороге, с такой скоростью, что местность внизу расплылась и последние звезды закрутились, как галька во рту у дяди Эйнара, — так летел Тимоти, недолгий спутник дяди в его поразительном путешествии.
И вернулся в свое тело.
Выкрики и смех постепенно стихли. Заметно рассвело. Все обнимались, плакали, жаловались на то, что в этом мире им все труднее становится существовать. Бывали времена, когда они встречались каждый год, а теперь десять лет проходит и все не сговориться.
— Помни, встречаемся в Салеме в тысяча девятьсот семидесятом! — крикнул кто-то.
Салем. Тимоти вертел это слово в своем оцепеневшем мозгу. Салем — 1970. Там будут дядя Фрай, и бабушка, и дедушка, и многажды прабабушка в иссохших погребальных одеждах. И мать, и отец, и Эллен, и Лора, и Сеси, и Леонард, и Бион, и Сэм, и все остальные. А он-то сам будет? Доживет ли? Как можно быть уверенным, что доживет?
Последний опустошительный порыв ветра, и все разбежались по сторонам: шарфы, пугливые млекопитающие, сухие листья, резвые волки, собачий вой, пчелиное гудение, полуночи, мысли, безумства.
Мать затворила дверь. Лора взялась за метлу.
— Нет, — сказала мать. — Уборка подождет до завтра. Первым делом нужно выспаться.
Отец сошел в подвал, за ним последовали Лора, Бион и Сэм. Эллен отправилась наверх, Леонард тоже.
С опущенной головой Тимоти пересек прихожую, усеянную обрывками крепа. Проходя мимо зеркала, у которого развлекались гости, он увидел себя: бледного представителя смертной породы. Он дрожал от холода.
— Тимоти, — позвала мать.
Он остановился у лестницы. Мать подошла и погладила его по щеке.