Темный карнавал
Шрифт:
Однако при внимательном сравнении двух сборников обнаруживается, что расхождения между ними отнюдь не ограничиваются содержанием. Брэдбери внес во все пятнадцать рассказов небольшие стилистические изменения, однако он серьезно пересмотрел и отчасти переписал шесть из них — хотя версии давно не переиздававшегося «Темного карнавала» были весьма хороши. В «Октябрьскую страну» вошли журнальные варианты «Постояльца со второго этажа», «Возвращения» и «Водостока» — три рассказа, которые Брэдбери переработал для «глянцевых» журналов, в то время как более ранние варианты (более длинные, но, несомненно, не менее тщательно отделанные) проходили корректуру для «Темного карнавала». Позднее, готовя для Баллантайна «Октябрьскую страну»,
Данное издание «Темного карнавала», предпринятое издательством «Гонтлет», означает, что первый сборник Рэя Брэдбери после более чем полувекового забвения возвращается к жизни. Но оно значит еще больше: в новом издании шесть хорошо известных рассказов Брэдбери восстановлены в варианте более раннем, чем тот, который вошел в «Октябрьскую страну», — а соответственно, недоступном большинству молодых читателей. Новое издание является полным: в него включена и дюжина рассказов «Темного карнавала», не включенных в «Октябрьскую страну», в том числе одни из лучших у раннего Брэдбери — «Мертвец» и «Гроб». На страницах этого сборника читатель вновь обнаружит любимые в детстве, а ныне забытые страшилки, и истории эти представлены в варианте, содержащем в себе зародыши прозы Брэдбери 50-х годов в жанре научной фантастики и фэнтези. Эти «черные» рассказы были его первыми детищами, и некоторые из них он продолжал взращивать и позднее. Ныне, впервые за полвека, они предстанут перед нами в прежнем виде — как странные прогулки по темным карнавалам сознания.
Возвращение на Тёмный карнавал
Dark Carnival Revisited, 2001
Перевод Л.Бриловой
По предложению Донна Олбрайта я должен открыть здесь то, о чем никогда прежде не рассказывал.
В какой мере наша жизнь определяется генетикой и в какой — окружением, случайным или неслучайным? Я вот в десять лет надел на нос очки с толстыми, как бутылочное, стеклами: не этот ли толчок или пинок заставил меня свернуть на стезю писательства?
А те драчуны — может, я не видел их подслеповатыми глазами, а они все время караулили, чтобы наброситься на меня, когда я созрею?
Ждали, затаив вонючее дыхание, пока этот Крошка Летучая Мышь, этот Маленький Квазимодо свалится с дерева-убежища, чтобы с криками «Четырехглазый!» гнать меня от школьного двора до самого дома?
Похоже, такой размазня просто напрашивался на неприятности: однажды я явился в школу в новом костюмчике, и не прошло и часа, как меня сбили в грязь и мой лучший друг (возможно ли это?) хохотал, взгромоздившись мне на грудь.
Я сдуру совершил промашку: пустился бежать. Они промашки не совершили: кинулись вдогонку.
Только в семнадцать лет я понял: нужно встать как вкопанный и отбиваться. Но было уже поздно, я удрапал в профессиональное сочинительство и скрывался там всю свою жизнь.
Надо добавить, что, учась в школе, я скрывался в сочинительстве во время перерыва на ланч. Дома у меня не было пишущей машинки, а слова так и просились наружу, и потому я отправился к своей учительнице машинописи и попросил разрешения проводить полуденные часы у нее в пустой классной комнате. За неделю я начинал и заканчивал один-два рассказа, а за окном, на солнышке, гонялись забияки, хохотали, толкались и воображали, будто это весело; знали бы они, что мне в их смехе слышится смерть, в стуках же пишущей машинки — подобие бессмертия.
Дойдя до выпускного класса, я купил у Перри Льюиса из Лос-Анджелесского общества любителей научной фантастики подержанную портативную пишущую машинку. Она стоила пятнадцать долларов, и, чтобы ее купить, я пятнадцать недель экономил на ланчах, откладывая по двадцать пять пенсов в день, но это вложение оказалось самым удачным за всю мою жизнь. За последующие восемь лет я настукал на этом устройстве четыре сотни рассказов.
Я не однажды говорил, что начал учиться тому, как не попадаться на зуб динго, гиенам и барракудам в человеческом облике, перед самым окончанием учебы, когда пробовал устроиться на работу в различные нефтяные компании. Еще я побывал в нескольких банках. Будь то в коридоре бензиновой корпорации или в окошке латунной клетки, где заперты служащие Американского банка, стоило мне завидеть местную особь мужского пола, сердце у меня начинало отчаянно колотиться от страха. Я знал: если придется выживать в окружении таких же, как в школе, самцов, я задохнусь и умру.
Это было лишним мотивом, чтобы сочинять по две тысячи слов в день — из них свивалась веревка, чтобы вылезти из болота с алчущими тварями.
Итак, я вел жизнь отшельника, хотя не употреблял этого слова, не думал, что оно имеет ко мне отношение, и никому не признавался, чем руководствуюсь в жизни. Почти до тридцати лет я жил дома, делал свою работу, женился как раз в нужное время. И еще я ходил на вечеринки с друзьями — любителями научной фантастики, пил там кока-колу, захаживал в незнакомые дома, присматривая себе пишущую машинку. Пока другие занимались пустыми разговорами, выпивкой или тем и другим вместе, я писал короткие рассказы и вырабатывал себе в жизни высокие цели и принципы. Спешу добавить: мораль тут ни при чем. Это был страх, детская боязнь потеряться в толпе, быть убитым в кроватке. Что касается выпивки, я, подобно женщинам, открыл ее для себя в середине третьего десятка и она оставалась моим добрым спутником последние полсотни лет.
Мексика.
Прежде всего, какого черта меня туда понесло?
Вина и долг.
Вина состояла в том, что я всю жизнь, до самых двадцати пяти лет, просидел дома. А долг?
Меня пригласил в Мехико Грант Бич. Вторая мировая война закончилась, причин для отказа не было. За исключением денег. При удачном раскладе я зарабатывал сорок долларов в неделю — плюс-минус. В понедельник я сочинял первый черновой вариант рассказа, во вторник — второй, в среду, четверг и пятницу — третий, четвертый и пятый, утром в субботу отсылал свой опус по почте, в субботу вечером и воскресенье устраивал себе выходные, отправлялся в Санта-Монику на пляж Масл-Бич, там наблюдал, как Ли Бреккет играет в волейбол с приятелями-мачо, читал ее новейший шедевр, пока она рвала на клочки мой негодный продукт или превозносила его до небес; поздним воскресным вечером возвращался домой, а в понедельник правил прежний рассказ или начинал новый. Неделя шла за неделей, Мексика ждала, мой банковский счет оставался пустым.
Грант Бич стал меня подначивать. «У тебя в закромах куча хороших рассказов. Не тех, что для дешевых журналов, а хороших. Почему бы тебе их не перепечатать и не послать куда-нибудь? Купят хотя бы один — хватит денег для нашей поездки. Доставь себе удовольствие. Новая жизнь, новое окружение, новые люди. Ну как?»
«Идет», — сказал я и перепечатал три рассказа: «В дни вечной весны», «Мальчик-невидимка» и «Чудотворец». 19 августа «Чарм» приобрел «Чудотворца», 21 августа «Мадемуазель» — «Мальчика-невидимку», 22 августа, в мой день рождения, «Коллиерз» — «В дни вечной весны».
«Дорогой мистер Элиот, — говорилось во всех трех извещениях, — посылаем Вам чек на двести долларов, триста долларов, пятьсот долларов».
В панической спешке я отправил ответы.
«Меня зовут не Уильям Элиот. Пожалуйста, отправьте чек на имя…»
Почему я взял себе псевдоним?
Я боялся, как бы издатели этих журналов не увидели мое имя на обложке «Таинственных историй» и не подумали: черт, ну какой писатель из того, кто печатается в «Таинственных» и живет в Венисе, штат Калифорния.