Темный Клубок
Шрифт:
— Где мои люди? — спросил арканец.
Гурджиеф безучастно посмотрел на него, очевидно не понимая, что имеет в виду Катлер.
— Элрой Гриффин, Грейсон Хоутин и Клетус Модин, — с яростью проговорил конфедерат. — Ваши жрецы-шестеренки забрали моих людей. Я хочу, чтобы их вернули.
Подобное требование застало исповедника врасплох.
Этот глупец лишился половины полка, а всё равно думает о трех простолюдинах.
— Они мертвы, полковник, — солгал Йосив. Он ожидал какой-то вспышки гнева, но Катлер ничего не сказал, будто заранее знал, каким будет ответ.
— Жаль,
— Именно так, сэр.
Исповедник немного подождал, но арканец больше ничего не произнес. Решив направить разговор в нужное ему русло, Йосив раскинул руки, изображая открытость.
— Полковник, ваши недавние действия вызвали значительное… беспокойство. Впрочем, вы одержали здесь великую победу. Если вы отправитесь со мной на «Могущество», то, даю слово, вас ждет покаяние, сообразное деяниям.
— Ясно.
После долгого молчания Гурджиеф почувствовал, что теряет терпение, и добавил металла в голос.
— Уверен, полковник, ваши люди уже достаточно настрадались…
— Элиас Уайт, — произнес Катлер, глядя на исповедника холодными и мертвыми глазами.
— Не понимаю, о чем…
Двигаясь быстро, словно вихрь, командир конфедератов одним плавным движением выхватил саблю из ножен и сделал выпад, превративший растерянность Гурджиефа в ярко пылающую агонию. Опустив глаза, исповедник увидел, что клинок погрузился ему в живот; завороженный Йосив смотрел, как на одеяниях вокруг раны расплывается багровое пятно.
— За Элиаса Уайта, — добавил полковник, вонзая саблю глубже. — И всех остальных.
Пока Гурджиеф хватал ртом воздух, клинок выходил у него из спины, и летиец всё приближался к беловолосому отступнику, пока их лица не оказались на расстоянии лишь нескольких сантиметров. Исповедник увидел, что глаза арканца больше не холодны и не мертвы. Напротив, они как будто горели, сияли в глазницах, словно двойное солнце, и Йосиву вдруг подумалось, что он снова бредит. Боль казалась очень даже настоящей, но, быть может, Гурджиеф по-прежнему блуждал в серо-зеленой вечности Клубка.
Как я мог надеяться, что Она когда-нибудь отпустит меня?
Вокруг исповедника внезапно загрохотала какофония битвы, но звуки казались далекими, приглушенными и неважными. Мир сузился до ширины ужасного, терзающего клинка, который приковал Йосива к чудовищному полковнику.
— Это сон? — спросил Гурджиеф.
Видение как будто задумалось над ответом.
— Думаю, об этом ты узнаешь, если проснешься, — сказало оно.
А затем полковник отбросил священника прочь, вырвав саблю из раны. Хлынула кровь; теряя равновесие, Йосив заковылял спиной вперед, что-то бессловесно бормоча в попытках вырваться из кошмара, пока тот не прикончил его.
Не может же всё закончиться вот так. Я странствовал в порченом сердце этого мира, сражался с демонами, видел, как вращаются потайные шестерни реальности.
Но, возможно, все эти чудеса были наваждением, а сам исповедник — всего лишь безумцем. После очередного шага его нога не нашла опоры, и летиец повалился в канал.
Когда «Серебряная пуля» Вендрэйка ворвалась на площадь, схватка уже почти закончилась, но безумие пылало с прежним неистовством. С грохотом остановив «Часового», капитан увидел, как умирают последние двое летийских солдат: один из кавалеристов сбросил их с палубы канонерки шквалом высокоскоростных зарядов. Серобокие, столпившиеся по берегам канала, победно взревели и принялись стрелять в воздух.
Выругавшись, Хардин откинул фонарь и выпрыгнул из машины. После долгих часов в тесной кабине ноги всадника едва не подкосились. Жуткое странствие Вендрэйка по улицам Раковины длилось всю ночь, казалось, что лабиринт развалин сужается вокруг него, за каждым перекрестком оказывался новый, за ним — следующий, но ни одна дорога не вела наружу. И где-то посреди некрополя капитан услышал, что за ним следует другой «Часовой», несется на скорости, невероятной для столь искореженной, изломанной машины.
«Нет ничего невозможного или незыблемого, — осознал Хардин, наблюдая за хаосом на берегу. — Нет никаких правил и никогда не было. Всё вокруг бессмысленно и безумно. Уайт был прав, а я просто не понимал этого, пока не оказался здесь. Не хотел понимать…»
В капитана врезался какой-то чернобородый архаровец, завывавший, будто дикарь. Отпихнув его в сторону, Вендрэйк начал проталкиваться через толпу, словно человек, который хочет поскорее пробиться на собственную казнь. Повсюду вокруг носились серобокие, улюлюкали и насмехались над летийцами; некоторые расстреливали мертвецов из лазвинтовок, поджигая тела и заставляя дергаться, как тряпичных кукол. Хардин вдруг понял, что орет на солдат, но при этом не слышит собственных слов, плотно окутанный тенями прошлого.
«Повторяется история с Троицей, — понял кавалерист, в разум которого хлынули давно похороненные воспоминания. — Зараза в наших душах вернулась, чтобы превратить всех нас в чудовищ…»
В буйствующей толпе он заметил Катлера и Мэйхена, стоявших над изуродованным комиссаром. Летиец слабо подергивался, пытаясь встать на ноги, которых у него уже не было, а Энсор смотрел на раненого со звериным оскалом, при виде которого у Вендрэйка кровь заледенела в жилах. Джон выглядел немногим лучше — через открытое забрало Хардин рассмотрел сведенное гримасой ненависти лицо, похожее на улыбающийся череп.
Похоже, общее безумие волновало только ведьму, которая отчаянно металась вокруг Катлера, и её громадный вералдур возвышался рядом, оберегая северянку от толпы. Внезапно зеленые глаза женщины впились в капитана, и она закричала у него в голове: «Ты должен остановить это!»
Оскорбление уязвило Хардина так же сильно, как и вторжение. Конечно, он должен остановить это!
Я не могу. Пути назад нет.
Борясь с сомнениями, Вендрэйк протолкался к офицерам.