Темный Клубок
Шрифт:
Это была цитата из «Руководства комиссара».
«Значит, Рив, ты настоящий кадет? — спросил себя Айверсон. — Или просто хорошо подготовилась к роли? И важно ли вообще, кто ты на самом деле?»
— Иногда «может быть» — лучший вариант, кадет. Порой мы не в силах узнать правду.
Она возмутилась.
— Но мы всё равно действуем! Сомнение — больший грех, чем неверное решение, — новая цитата. — Извините, сэр, но для комиссара вы слишком много
Хольт долго молчал.
— Да, — наконец ответил он, и понял, что действительно так считает. — Да, боюсь, что ты права.
— То есть, вы согласны? Вы будете действовать?
— Думаю, я должен, — с грустью произнес он. — Доброй тебе ночи, кадет Рив.
И в эту ночь, как в большинство иных ночей, Хардин Вендрэйк видел во сне убийство города, который был уже мертв. И кошмар вновь начинался на том же месте.
Его «Часовой» достиг окрестностей Троицы во главе разворачивающейся серой змеи, что протянулась почти на километр. Практически все бойцы так одурели от холода и голода, что едва могли идти, не говоря уже о том, чтобы держать строй. Последняя «Химера» на полозьях отказала четыре дня назад, последняя лошадь пала вчера. Когда это случилось, тянуть сани с ранеными выпало шагоходам. Верные долгу кавалеристы по очереди выполняли эту бесславную задачу, но и топливо, и воля почти закончились к тому моменту, как они добрались до городка.
Сердце Хардина радостно забилось при виде домов. Капитан даже почти забыл о холоде; он отключил обогреватель несколько суток назад, и кабина превратилась в морозильную камеру. Вендрэйк заворачивался в меха, словно какая-то варварская мумия, но пальцы в митенках оставались открытыми и уже посинели на кончиках. Как и любой достойный всадник, он никогда бы не пожертвовал ловкостью ради удобства, но чувствовал, что до обморожения рукой подать.
Впрочем, город был ближе.
А затем Хардин увидел майора, который стоял на обочине, словно мрачный привратник, и понял, что дела плохи. Разумеется, тогда Катлер ещё не был Белой Вороной — волосы офицера блестели угольной чернотой, он не заворачивался в уныние, как в мантию, но судьба уже ждала его за порогом.
— Сровняйте город с землей, капитан! — крикнул Энсор, перекрывая рев пурги. — Разрушьте его! Сжечь всё!
— Сжечь всё… — бессмысленно повторил Вендрэйк.
— Кроме церкви, её оставьте мне.
— А люди? — Хардин слишком устал, чтобы приказ мог шокировать его.
— Их тоже сожгите.
— Я не понимаю, — и он слишком устал, чтобы попытаться понять.
— Так будет лучше для всех, капитан.
Хардин засомневался лишь на мгновение.
— Правда? — переспросил конфедерат. Но, похоже, он слишком устал, чтобы волноваться о происходящем вокруг, поэтому даже не запомнил, что ответил Катлер. Даже не запомнил, ответил ли Катлер вообще.
Зато Вендрэйк помнил, как повел «Серебряную бурю» в Троицу и предал городок огню. А когда местные набросились на кавалеристов и их железных скакунов с топорами, тесаками и даже столовыми ножами, он предал людей мечу. Хардин не чувствовал ярости врагов. Холод сделал его неуязвимым для сомнений.
Отстраненность исчезла, когда
Что, лицо или лобовое стекло?
Вендрэйк, заблудившийся между холодом и сном, не понимал, где заканчивается плоть врага и начинается фонарь кабины. Капитан осознавал только, что не должен дать злобному распаду коснуться его, и отчаянно пытался стряхнуть вырожденца, но тот вцепился в шагоход, как пиявка. Безумные глаза нападавшего пылали яростью и надеждой, словно маяки черного света в круговороте стеклянистых черт.
А потом лобовое стекло начало прогибаться внутрь…
— Говорит «Бель дю Морт», — внезапно затрещал вокс.
И с этими словами мир отключился, словно засбоивший механизм. Звуки боя отдалились и умолкли. Лицо снаружи-внутри кабины отвердело и замерло, превратившись в измученную скульптуру на фоне застывших языков пламени, пожиравшего город.
— Леонора… — прохрипел офицер, смутно понимая, что это новый поворот кошмара. Нечто, чего он ещё не испытывал.
— Иная ночь, иной убитый город, — пропел голосок его мертвой протеже и любовницы. — Скажи, Хардин, какая резня тебе понравилась больше?
— Так было нужно, — произнес Вендрэйк, почти уверенный, что говорит правду. Ведь кто-то важный однажды сказал ему это? Наверное, Катлер. Или бедный мертвый Элиас Уайт…
— Я не об этом спрашивала, Хардин.
— Тебя не может здесь быть, Леонора. Ты присоединилась к полку после окончания войны. Тебя даже не было в Троице.
— Но ты-то здесь, милый Хардин, и это всё, что имеет значение.
— Не понимаю, — ответил капитан, который не мог отвести глаз от чудовища, вдавленного в лобовое стекло. В глазах существа застыла ярость, словно насекомое в кусочке янтаря; это было нечто ненасытное, извивающееся, и оно жаждало выбраться наружу, чтобы устроить гнездо в голове арканца.
— Не понимаю… — шепотом повторил он.
— Потому что пересидел в седле, — мертвая девушка захихикала, развеселившись от немудрящего каламбура. — Не старайся слишком сильно. Это как глядеть на солнце: посмотри прямо на него и ослепнешь, но зацепи уголком глаза — и увидишь истинную суть вещей.
— И в чем она состоит?
— В том, что ты всегда был слепцом и всегда будешь им! — её смех напоминал шорох гнилого бархата. — Мир сломан, и его не починить. Все вопросы бессмысленны, а бессмысленность — наша единственная надежда.
— Ты не… Леонора, — Вендрэйк едва мог сплести вместе мысли, не говоря уже о словах. Он дрожащей рукой потянулся к табельному пистолету, прикрепленному клейкой лентой на приборную панель.
— Не будь таким жестоким, Хардин! — пожурил его призрак. — Но это неважно: когда мы встретимся, ты узнаешь меня.
— Это… ложь, — капитан обхватил рукоять пистолета.
— Конечно же… нет! — снова захихикала девушка. — В любом случае, я иду за тобой. Похоже, у нас всё-таки была настоящая любовь…