Тень дракона
Шрифт:
– Наша дама.
– Письмо? Записка?
– Он записан к ней на прием. На восемнадцать двадцать.
– Приболел, значит… – усмехнулся Климов.
Шатов, скрипнув зубами, отвернулся и пошел к микроавтобусу.
– Рыжий, останешься здесь, – приказал Сергиевский, – всех опросишь – там в регистратуре, на входе.
– Понял…
– Не слышу энтузиазма.
– Никто не следит за листами самозаписи, – кисло протянул Рыжий. – За сегодня прошло сотни две больных.
– Печально, – согласился Сергиевский, – но ничего не попишешь. Заодно посети всех, кто был на сегодня записан к Фетисовой, пообщайся, выясни, не видели ли они того, кто записался на восемнадцать двадцать.
– Фигня все это, – вмешался Балазанов, – снова пустышка.
– Глухарем больше – глухарем меньше… – философски сказал Климов. – Если хотите знать мое мнение…
– Не хочу, – отрезал Сергиевский. – В машину.
– Жрать охота, – сообщил Климов, захлопнув за собой дверцу микроавтобуса.
Шатов привычно устроился на заднем сидении. Машина несколько не соответствовала нищему имиджу отечественной милиции. Микроавтобус «мицубиси» цвета «металлик» с кондиционером и аудиосистемой мог принадлежать крутой фирме, но никак не органам внутренних дел, и уж тем более не мог быть передан группе оперов, привыкших либо к «бобику» либо к общественному транспорту.
Вообще в группе Сергиевского была некая нарочитость переходящая в шик. Дислоцировалась группа не в казенном здании, а в двухэтажном свежепостроенном доме почти в самом центре города, как раз на стыке парка культуры и отдыха и сохранившегося с прежних времен участка частной застройки.
Бабушек и дедушек оттуда постепенно выживали, и еще дореволюционные развалюхи постепенно сменялись особняками и офисами. В одном из таких офисов размещалась группа Сергиевского.
То, что не могло быть у ментов такой базы, Шатов понял еще при первом своем визите. Ни одна смета не выдержала бы бронированных стекол, евроремонта, камер внешнего наблюдения, итальянской мебели, видеотехники и крутых компьютеров. И «мицубиси» в огороженном двухметровым забором дворе.
Душевые, небольшой бассейн и комнаты отдыха на втором этаже, спутниковые антенны и кондиционер с ароматизатором также не слишком вязались с тем, что Шатов знал о милиции.
И совсем не мог себе представить Шатов милицейского генерала, разрешившего майору Сергиевскому восседать в кабинете с кожаной мебелью и прочими признаками жизненного успеха. Генералы во все времена предпочитали сами занимать подобную роскошь.
Но вопросов по этому поводу Шатов задавать не стал. Он вообще старался не задавать вопросов и не выказывать свое отношение к происходящему. И старался не замечать невинных детских шалостей шести оперов.
Ему выделили комнату в глубине дома, возле кухни и столовой. Из мебели Шатову оставили черный письменный стол и хлипкий деревянный стул, который на второй день приволок откуда-то Климов. «Не фиг шиковать», – сказал он в пространство, вынося из комнаты кресло.
Зато после каждого обнаруженного трупа стену перед столом Шатова украшали новой фотографией с места преступления. А то и двумя.
Поначалу Шатов пытался найти объяснение, понять, почему опера повели себя именно так, но потом перестал ломать над этим голову. Черт с ними. Раздражали фотографии. Мертвые лица, тела, кровь – все это постоянно было перед глазами днем и преследовало ночью.
Когда опера собиралась обедать, демонстративно не пригласив Шатова, он им был даже благодарен. Аппетита не было совершенно.
Сегодня они прицепят на стену еще и фотографию Фетисовой, подумал Шатов, глядя на проплывающие за окном машины, дома, людей. И они сами не смогут объяснить, зачем это делают. Делают – и все.
И они не могут объяснить, зачем вообще происходят убийства. И зачем их связывают друг с другом именно через Шатова.
Бред. Вся его жизнь превратилась в бред. От смерти до смерти. На мгновение Шатову показалось, что там, за окном машины движутся не живые люди, а только призраки, только тени людей, которые могут в любой момент превратится в пепел, в клочья тумана, в сломанных кукол. Для этого им достаточно только прикоснуться к Шатову. Оказаться у него на пути. Просто дышать с ним одним воздухом.
И так будет продолжаться до тех пор, пока не умрут все. Пока на пустынных улицах не останется только Шатов и Дракон. И оперативная группа майора Сергиевского. И тогда произойдет финальная битва. А потом все они умрут, и останется только Шатов. Только журналист-неудачник Шатов. Никому не нужный победитель драконов.
И никуда нельзя было спрятаться от этих мыслей и видений. Дома? Дома его ждал призрак Виты. Подделка. Очень похожая, старательная, но все же подделка. Они даже имя подобрали похожее – Вика. Для них похожее. Для всех похожее, кроме Шатова. Вика – Виктория – Победа. Вита – жизнь. Он не хотел побеждать. Он хотел жить.
Вика старалась. Она честно готовила завтраки и ужины, даже стирала его белье, но Шатов не разговаривал с ней. «Здравствуй» – «Пока» – «Спасибо».
Но домой нужно было возвращаться. Нужно было даже звонить иногда в присутствии оперов и предупреждать жену, что задерживается.
Шатов закрыл глаза, но тут же открыл их. Тошно. Боже, как тошно!
– Останови здесь, – майор хлопнул по плечу Балазанова, который сегодня выполнял обязанности водителя. Из группы только трое водили машину – Балазанов, Рыжий и оставшийся сегодня в офисе Егор Шорохов, по прозвищу Гремлин.
– Зачем? – спросил Балазанов притормаживая.
– Пройдусь в управление, – Сергиевский застегнул куртку, оглядел салон и кивнул Шатову – вы со мной.
– Ага, – сказал Шатов, – хорошо.
– Через сколько ждать? – спросил Климов.
– До утра, – отрезал майор.
– Так мы ужинаем без вас?
– Без нас, – майор вышел из машины и, не дожидаясь Шатова, пошел к подземному переходу.
– Шатов! – окликнул Шатова Климов, когда тот выходил из машины.
– Что?
– Береги себя, засранец!
Шатов молча улыбнулся, глядя в глаза Климова.
– Что уставился?
– Я могу идти?
– Иди, милый, иди… – Климов отвернулся, всем своим видом выражая полное пренебрежение, – Саня, тормознешь возле «Надежды», нужно будет жратвы взять и пару бутылочек.
Жратвы и пару бутылочек, повторил про себя Шатов. Пару бутылочек и жратву. Им наплевать на Шатова. Им наплевать на то, что только что они стояли возле трупа. Им наплевать, что завтра, наверное, им снова придется ехать по вызову. И снова натыкаться на глухую стену – никто ничего не видел и не может сказать. Не может. Или – не хочет.