Тень Гегемона
Шрифт:
Боб бесил Петру еще с тех времен, как она встретила его в Боевой школе. Он был такой невероятный лилипут, такой не по летам умный, что казался надменным, даже когда здоровался, а потом, когда ей пришлось годами с ним работать и понять его истинную цену в Командной школе, Петра единственная из всего джиша Эндера полюбила Боба.
И действительно любила, не покровительственно, как старший младшего, беря его под крыло. У нее никогда не было иллюзии, что Бобу нужна какая бы то ни было защита. Он попал в Боевую школу опытным выживальщиком и за несколько дней, если не часов, разобрался в ее пружинах и шестернях
Остальные его терпеть не могли за то, что самый молодой из них был поставлен командовать вместо Эндера, и потому, что боялись, что он навсегда останется командиром. Все страшно обрадовались появлению Эндера и не пытались это скрыть. Боба это должно было ранить, но, кажется, только Петра думала о его чувствах. А толку ему с того? Меньше всех о чувствах Боба думал сам Боб.
Но он ценил ее дружбу, хотя очень редко это показывал. И когда ее свалила усталость в бою, именно он взял на себя ее работу, и только он показал, что верит в нее так же твердо, как и прежде. Даже Эндер никогда уже не доверял ей задания прежней важности. Но Боб остался ее другом, пусть он и подчинялся приказам Эндера и приглядывал за ней во всех следующих битвах, готовый сменить ее, если она снова свалится.
Именно на Боба она рассчитывала, когда русские ее похитили, именно от него ожидала, что он поймет послание, заключенное в графической примочке к письму. И когда она оказалась во власти Ахилла, только на Боба она надеялась. И он понял послание, и он спас ее от этого зверя.
Пусть Боб притворяется даже перед собой, что интересуется лишь собственным выживанием, – на самом деле он был самым верным из ее друзей. Никогда не действуя только ради себя, он рисковал жизнью не задумываясь, если считал, что это нужно правому делу. Но сам он этого не понимал. Он считал себя совершенно недостойным любви, и потому до него невероятно долго доходило откровение, что кто-то любит его. Он успел понять это в сестре Карлотте еще до того, как она погибла. Но он никак не показывал, что понял чувства Петры к нему. Конечно, сейчас он уже выше ее и потому обращается с ней как с докучливой младшей сестрой.
И от этого ей порой хотелось выцарапать ему глаза.
Но все равно она решила его не покидать – и не потому, что ее выживание зависело от него, не только. Она боялась, что стоит предоставить его самому себе, как он ввяжется в какой-нибудь отчаянный план, жертвуя жизнью, чтобы положить конец Ахиллу, а этот исход был неприемлем – по крайней мере, для Петры.
Потому что она уже твердо решила, что Боб ошибается, говоря, что детей у него не будет, что генетические изменения, сделавшие его гением, должны умереть с ним, когда его наконец убьет его неуправляемый рост.
Более того, Петра сама собиралась вынашивать его детей.
И вот сейчас приходилось смотреть, как он сводит себя с ума постоянными занятиями, которые не вели ни к чему важному, и становится все более несносным и раздражительным. И Петре не всегда хватало самообладания, чтобы не огрызнуться. Они на самом деле любили друг друга, и пока что эту грызню удавалось удерживать на уровне «просто шутка», но что-то уже пора было менять, и срочно, иначе они действительно поругаются так, что дальше нельзя будет оставаться вместе. А как же тогда ее планы рожать детей Боба?
В конце концов Боба заставил принять решение разговор, когда Петра вспомнила Эндера Виггина.
– Зачем он спас человечество? – сказала она со злобой изнеможения в аэропорту Дарвина.
– Чтобы прекратилась та дурацкая игра.
– Но ведь не для того, чтобы миром правил Ахилл.
– Когда-нибудь Ахилл помрет. Калигула же помер.
– Ему друзья помогли, – напомнила Петра.
– А когда он умрет, после него будет кто-нибудь получше. После Сталина был Хрущев. А после Калигулы – Марк Аврелий.
– Не сразу после. Сначала тридцать миллионов погибли в правление Сталина.
– Что ж, эти тридцать миллионов избавились от его власти раньше.
Иногда Боб говорил совершенно ужасные вещи, но Петра хорошо его знала и понимала, что так бездушно он мог говорить только в очень подавленном состоянии. В такие минуты он погружался в мысли о том, что он не человек и что эта разница его убивает.
– Ты совсем не такой равнодушный, – сказала она.
Обычно он спорил, когда она пыталась убедить его в том, что он человек. Сейчас он не стал, и Петре хотелось думать, что она добилась какого-то успеха, но могло быть и другое: ему стало безразлично, что она думает, и только поэтому он перестал отвечать.
– Если я где-то осяду, – сказал он, – мои шансы выжить станут нулевыми.
Ее кольнуло, что он сказал «мои шансы», а не «наши».
– Ты ненавидишь Ахилла и не хочешь, чтобы он правил миром, и если тебе нужен шанс ему воспрепятствовать, то надо осесть на месте и начать работать.
– Ладно, если ты такая умная, скажи мне, где такое место, где мне не грозила бы смерть.
– В Ватикане, – сказала Петра.
– И сколько акров в этом царстве? И насколько будут склонны кардиналы слушать мальчишку, которому только при алтаре прислуживать?
– Ладно, тогда где-то в границах Мусульманской Лиги.
– Мы неверные, – напомнил ей Боб.
– А они – люди, которые твердо решили не допустить над собой господства китайцев, или Гегемона, или вообще кого бы то ни было.
– Я говорю, что они не захотят нас принимать.
– А я говорю, что захотят или не захотят, но мы – враги их врага.
– Мы двое детей, у нас нет армии, нет ценной информации, нет влияния.
Это было настолько смешно, что Петра даже отвечать не стала. К тому же она наконец победила – он заговорил о том, где стоит осесть и работать, а не где делать это вообще.
Они оказались в Польше и, доехав на поезде от Катовице до Варшавы, прошли пешком через Лазенки, один из самых больших парков Европы, с вековыми тропами, петляющими среди огромных деревьев и саженцев, которые через много лет их заменят.
– Ты бывал здесь с сестрой Карлоттой? – спросила Петра.
– Однажды. У Эндера есть польские корни, ты это знаешь?
– Со стороны матери, наверное. Виггин – не польская фамилия.
– Ее девичья фамилия Вечорек, – пояснил Боб. – Тебе не показалось, что мистер Виггин похож на поляка? Он бы здесь отлично смотрелся. Хотя в наше время нация мало что значит.