Тень мачехи
Шрифт:
Развернувшись, она почти бегом пересекла ординаторскую вылетела в коридор — так саданув на прощание дверью, что со стоявшего у входа шкафа соскользнула и шлепнулась на пол перевязанная стопка старых брошюр.
Татьяна повернулась к Залесскому. Спросила гневно:
— Слышал? У нее в семье все в порядке! А мы-то, дураки, считаем, что пить и бить детей ненормально!
Юрий пожал плечами:
— Просто у вас разные представления о порядке.
Его голос был скучающим — и это окончательно вывело Татьяну из себя.
— Ты ее оправдываешь, что ли? — поразилась она. —
— Ну, ты в своем праве говорить, что думаешь, — уклончиво ответил Залесский. — И она тоже.
— А являться сюда пьяной? А позволять какому-то козлу пороть ребенка? И это сейчас он его избил, а завтра что — изнасилует? А эта и глазом не моргнет! Бесполезно с ней разговаривать, всё-таки надо отбирать ребенка, пока они его до смерти не запороли! Они же…
— Тебя саму бы сейчас — выпороть!
Это прозвучало, как окрик. Татьяна вздрогнула, замолчав от неожиданности. А Залесский поднялся, без спроса взял с ее стола красную в белый горох кружку, подошел к кулеру. Струйка воды ударилась в дно посудины, зажурчала, наполняя ее. Бутылка, возвышавшаяся над белым кубом кулера, утробно булькнула. Выпрямившись, Юрий сделал несколько больших глотков, крякнул от удовольствия. Снова наполнил кружку и, подойдя к Татьяне, скомандовал:
— До дна!
Она автоматически взяла протянутую посудину, прижала ее к губам. Вода была ледяной до ломоты в зубах.
— Успокоилась? — участливо спросил он. — Давай, приходи в себя. Не надо на эмоциях эту тётку судить, ты уже во всех грехах ее обвинила.
— Но ведь она…
— Да не знала она, что сын в беде! — перебил Залесский. — Вот и сидела спокойно дома, выпивала. Для многих вовсе не табу выпить в свободное время, ты не в курсе? Вроде не пятнадцать лет тебе… А тут я с известием, она сразу же сорвалась и к сыну побежала. Пешком готова была идти, по морозу, несмотря на недовольство сожителя. Любит она сына. А ты — «отобрать»! Опять же, мальчишка к ней — видела, как? Тоже любит.
— Да он просто доверчивый! И другой жизни, другого отношения не знает, — Таня грохнула кружкой об стол. — А если я его заберу, ему больше не придется терпеть унижения от материного сожителя, пьянки их видеть, жить в этом бараке… Со мной бы он жил в теплом, уютном доме, я бы с ним занималась, развивала бы его. У него были бы лучшие книги и игрушки, хорошая школа, репетиторы, любые секции и кружки — все, что захочет. Не говоря уже о том, что он был бы в безопасности!
— Тань, ты права — он доверчивый. И ты сейчас хочешь эту доверчивость против него же обернуть. Поманишь его игрушками, пообещаешь защиту… Будто он папуас, а ты пытаешься отобрать у него самое ценное, дав взамен новые джинсы и радиоуправляемый джип.
— Самое ценное — это что? — с сарказмом спросила Татьяна.
— Мать. Ее любовь. Его любовь к матери. Тань, если бы я видел, что никакой любви там нет, что для матери едино — что он, что пустая бутылка… Но я вижу обратное. И ты видишь. Потому и злишься. Я же говорю — ревнуешь. Привязалась. Отступи уже, дай им шанс.
Янтарные глаза Залесского смотрели мягко, понимающе — и это не вязалось со злой настойчивостью в его голосе. Татьяна хотела возразить, доказать ему… Но то, что казалось таким важным еще минуту назад, обернулось другой стороной. «Ведь я сама всю жизнь добивалась любви своей матери, горы ради нее сворачивала — а теперь готова отобрать ее у Павлика только потому, что презираю Марину», — вдруг поняла она. И отвела взгляд — стыд за свое упрямство, за необдуманные слова, сказанные в запальчивости, жег щеки.
— Юра, а что мне делать? — умоляюще спросила она. — Я знаю — эти люди из другого социального слоя, мне никогда не понять, как они живут. Но и ребенку жить с мамой, которая пьет и оправдывает жестокость сожителя, даже когда знает, что сын попал в больницу — разве правильно?
— Да я поспорить могу, что больше она с запахом к нему не придет, — ответил Залесский. — И не из-за того, что вы визжали здесь, как две дерущиеся кошки. Просто я видел уже таких. Ради ребенка могут взять себя в руки. Но надолго ли? Это у каждой по-своему.
Он замолчал. Задумался, будто тщательно взвешивал какие-то «за» и «против». Таня не нарушала тишины, лишь настенные часы монотонно отсчитывали секунды.
— В общем, так. Записывай, — скомандовал Залесский и Таня послушно потянула ручку из деревянной карандашницы, стоявшей на ее столе. — Думаю, самым правильным будет, если ты напишешь жалобу на этого мужика, как мы с тобой и договаривались. Пишешь в трех экземплярах: участковому, инспектору по делам несовершеннолетних и в отдел опеки. Указываешь, что ты врач больницы, в которую поступил Павел Фирзин. Что на теле ребенка следы побоев, копию медицинского заключения сканируешь и прилагаешь. Сканер есть у вас?
Татьяна кивнула.
— Хорошо, — продолжил адвокат. — Так вот, обязательно укажи, что, по предварительным данным, побои нанес сосед семьи Фирзиных, мужчина лет пятидесяти по имени Слава. После избиения мальчик сбежал из дома, то есть под давлением обстоятельств был вынужден заниматься бродяжничеством, а это является правонарушением. В целях предотвращения дальнейших правонарушений ты требуешь организовать проверку и возбудить уголовное дело по факту жестокого обращения с ребенком. И адрес Фирзиных укажи: Еловая, сорок, квартира пять. Думаю, после такого заявления они быстренько закроют этого соседа — тем более, что он уже сидел, как я понял. И проведут профилактическую беседу с Мариной, поставят семью на учет. А если никто не почешется, напишем в прокуратуру.
— Я сделаю, — кивнула Таня, откладывая ручку в сторону. — Сегодня же сделаю.
— А я развезу по инстанциям, — пообещал Залесский. — Ну что, ты успокоилась немного? Поняла, что не все так однозначно, как казалось с первого взгляда?
— Да, но… Все-таки я сомневаюсь. А может, мы ошибаемся насчет Марины?
— Время покажет, — пожал плечами адвокат. — В конце концов, она еще не раз придет, пока Пашка здесь. Сможешь приглядеться, узнать ее получше.
Татьяна хотела было согласиться с ним окончательно, отступиться. Но ощущение надвигающейся беды вновь настигло ее, поднялось изнутри мутным тошнотворным комом, и она не выдержала: