Тень мачехи
Шрифт:
Это был пробный шар, и ей было немного стыдно за то, что она использует болезнь дочери для того, чтобы манипулировать Волеговым. «Всё для твоего же блага. Ты же хочешь, чтобы папа стал нашим», — мысленно сказала она дочке, успокаивая саму себя. И шар попал в цель: Сергей задумался, глянул виновато.
— Я постараюсь, — пообещал он. — Занят сейчас очень сильно, ты же знаешь. Но скоро жена на гастроли уедет, смогу приезжать на всю ночь. Попросим в палату вторую кровать поставить.
— Спасибо, — кротко сказала Наталья. — Вике так полегче будет.
Девочка закряхтела, поднатужилась и замерла, уставившись прямо перед собой. Сергей рассмеялся:
— Похоже, ее уже с облегчением
Он положил дочку на белый столик и принялся разматывать пеленки. «Не брезгует, как другие папашки», — отметила Наталья, вытаскивая из пачки свежий памперс и передавая его Волегову. Тот уже снял использованный, обтер ребенка влажными салфетками. Ловко надел новый и распрямился, любуясь дочерью. Вновь склонился в порыве чувств, взял маленькую ножку, поцеловал красную пяточку.
— Смотри, какие у нее пальчики маленькие — как горошинки! — восхищенно шепнул он. — А лапка — розовая, крохотная, и такая красивая!
Наталья тоже наклонилась, посмотрела на дочкину ступню — кривоватую, казавшуюся ей недоразвитой из-за своего небольшого размера. Нога как нога. Красная и морщинистая. И снова ощутила свою женскую ущербность — ну почему, почему ей не дано видеть то, что видят в детях другие? Что за душевная слепота, от которой она никак не найдет лекарство?
Сергей надел на дочку ползунки, застегнул крохотные пуговички. Пеленать не стал — в палате было жарковато. Глянул на часы, охнул:
— Слушай, мне бежать пора! Я завтра с утра заеду и постараюсь вечер освободить, чтобы побыть подольше. Не скучайте!
Он передал ребенка Наталье, собираясь откланяться. Но ей не хотелось отпускать его прямо сейчас.
— Мы проводим, — улыбнулась она и взглянула на дочку, — что, моя хорошая, проводим нашего папульку?
Вика повернула головку и задергала ножками, будто побежала на месте.
— Ладно, ладно! — не сдержал улыбки Волегов. — Пойдемте.
Они прошли через широкий коридор, отделанный под кирпич, спустились по лестнице, покрытой темно-бордовой дорожкой, и остановились в холле. Здесь на мягких диванчиках сидели пациенты и посетители. Казалось, никто не обратил внимания ни на Волегова, ни на Наталью с дочкой.
— Ну что, пока? До встречи? — помахал рукой Сергей.
— Пока, папа! Пока-пока! — ответила Наталья за Вику, и, подняв маленькую ручку дочери, помахала ею в ответ.
А сидевший поодаль чернявый мужчина средних лет удовлетворенно хмыкнул, глядя на них через камеру айфона. Хорошие получатся снимки. Да и видео шеф найдет куда пристроить.
6
Элина Совка вела машину уверенно, будто всю жизнь колесила по немецким дорогам — лишь иногда бросала быстрый взгляд на экран навигатора, да покачивала головой в такт «Вальсу цветов» Штрауса, приглушенно звучавшему из колонок. Анюта, надежно пристегнутая к заднему сиденью, притворялась спящей — ей сейчас ни с кем не хотелось разговаривать. Но сама украдкой поглядывала в окно сквозь полуопущенные ресницы.
Живая изгородь, бежавшая вдоль дороги, пестрела зелеными каплями набухающих почек — будто брызнул с неба изумрудный дождик, повис на растопыренных, сцепившихся друг с другом, ветках, растекся по земле, оживив сухие после зимы травинки. В Германию весна уже пришла — немного опередив пунктуальный календарный март. А ведь еще сегодняшним утром, глядя на Россию с высоты, Анюта видела под крыльями самолета только бело-серый замороженный пейзаж.
Каждый раз от этих, почти волшебных в своей стремительности, перемен в ней рождалось по-детски радостное восхищение. Ведь это возможно: перенестись из зимы в весну, как в сказке! И так просто — нужно лишь заказать билет, сесть в самолет и оказаться там, где хочешь. Вот это свобода. Настоящая свобода!
«Ой ли? — скептически шепнул внутренний голос. — Такая уж настоящая? А сотрудник аэропорта, который подхватил тебя у трапа, как сломанную куклу, и на руках затащил в самолет — он тоже так думает? А мама, которая полчаса назад помогла тебе пересесть из коляски в машину, и подвинула твои ноги ровнее — будто, драя полы, пару сапог переставила — она тоже считает, что ты свободна? А Серёжа, который утром собирал в специальную сумку лекарства, шприцы, компрессионные чулки, набивая этот твой патронташ, с помощью которого ты пытаешься победить болезнь?… Уж он-то лучше других понимает, что патроны в нем — холостые, и гранаты — учебные, которыми можно только напугать противника, а не выиграть войну. Свобода, говоришь? Да ты в окружении, детка. Ты в осаде. Повезло хоть в том, что сумела окопаться на этой безымянной высоте, как-то приспособиться к жизни. И враг твой не добивает тебя».
Эти мысли ранили, раздражали своей бессмысленной откровенностью, и Анюта уставилась в окно взятой напрокат «Ауди», пытаясь отвлечься от них. Двухэтажные домики радовали глаз своей бюргерской добротностью. Белые штакетины аккуратных заборчиков стояли строго по линеечке — ни одна не покосилась, не ободралась. Вдоль домов, по мощеной камнем дорожке, медленно ехала на велосипеде пожилая сухощавая фрау, везла в прицепленной к рулю корзинке длинный подрумяненный батон. В одном из дворов — гордые флаги идеальной хозяйки! — парусилось выстиранное белье. Анюта будто ощутила его холодный, влажно-душистый запах — и улыбнулась, замерла от удовольствия. Тоже мечтала когда-то, что будет у них с Серёжей свой дом, и она, настирав-накрутив целый таз белоснежных, исходящих паром, простыней, вынесет его поутру на улицу. И, ёжась от весеннего ветерка, станет развешивать белье на протянутых меж деревьями веревках, ловко срывая прищепки с лацкана своего халатика…
Не сбылось.
Сбудется ли когда-нибудь?
На обочине показался щит с надписью «Leipzig 150 км». Анюта проводила его взглядом, облегченно выдохнула — у нее есть еще пара часов. Пара часов для того, чтобы перестать бояться.
Собираясь в немецкую клинику, она честно пыталась думать о хорошем. О долгих пробежках по густо-зеленому, пахнущему хвоей и земляникой, лесу. Кого-то бы эти километры вымотали, лишили сил — а она любила загнать себя до стука в висках, до горячего пота. Любила устать посреди пронизанного солнечными лучами, поющего по-птичьи, бора. И отправиться домой, сойдя с тропинки — прямо по мягкой лесной подстилке, освежаясь ягодами и замирая пред ровными стволами молодых сосен, чтобы поглядеть, как взбираются друг за другом к смоляным каплям сосредоточенные трудяги-муравьи… А коньки? Ей так нравилось скользить по льду, поглядывая на стальные, чуть выступающие вперед носы лезвий! И чувствовать, как они режут гладкий холод, и немножко бояться упасть, но быть уверенной, что ее натренированное балетное тело сможет сохранить равновесие.
Если ей помогут в Лейпциге, она сможет ходить, а не ездить по своему дому. Принимать душ стоя — всегда так любила. И развешивать то бельё.
А еще — гулять под руку с Серёжей. Сама ходить по магазинам, выбирая всё, что понравится. Носить платья, которые подчеркивают фигуру. И уставать от каблуков — а не цеплять на ноги туфли, как декоративное украшение…
И боли. Боли, может быть, пройдут.
«А, может быть, и нет, — урезонила она себя. — Травмы слишком серьезные. Последствия будут всю жизнь. Да и вообще… вряд ли меня смогут вылечить. А если нет — то и ладно, я уже привыкла».