Тень подозрения
Шрифт:
Я могу продолжать дальше, Билл, но нужно ли? Он просто не был способен на такой поступок. Он слишком порядочный человек, чтобы пойти на это. И Редфилд был его другом.
Я улыбнулся ей:
— Я не собираюсь обвинять его. Просто в таком деле важно ничего не упустить. А знаем мы еще очень мало. — Я встал и беспокойно принялся расхаживать из угла в угол. Все казалось чертовски запутанным. — Вы точно передали ему, что Редфилд отменил свою поездку?
— Конечно.
— И он вас понял?
— Билл, неужели вы думаете, что кто-нибудь окажется не в состоянии понять такую простую вещь?
— Разве он никогда не бывал рассеянным? Может быть, он забыл?
Она покачала головой:
— Нет. По крайней мере, перед тем как уехать, он пообещал, что будет особенно осторожен, потому что я беспокоилась из-за того, что он едет один. Чего вы добиваетесь своими вопросами?
— Хочу понять, зачем в то утро он заезжал домой к Редфилду.
Она уставилась на меня:
— Вы думаете, он заезжал туда?
— Похоже на то. А как вы думаете, где она встречалась со Стрейдером?
Она нахмурилась:
— В его доме? В его…
— Да. На случай, если вы еще не вполне уяснили, — эта девица не слишком щепетильна. Я, думаю, что они именно там и были и там-то все и произошло.
— Но почему? — жалобно спросила она.
— Не знаю, — ответил я.
Я по-прежнему ничего не понимал, но в эти трагические пятнадцать минут все трое должны были где-то встретиться, а он был единственным из этой компании, кто уже находился в дороге, поэтому именно он и мог к ним приехать. Но, даже если все это так и было, почему они убили его? Конечно, такая ситуация могла представлять опасность, но это только в том случае, если бы у нее не хватило ума или хладнокровия. Ведь ей нужно было просто подойти к двери и сказать Лэнгстону, что ее мужа нет дома.
За этим явно кроется что-то еще. Гораздо более серьезное. Ведь в этом замешан еще один мужчина — тот, который принес кислоту и пытался расстроить здоровье Джорджии Лэнгстон гнусными телефонными звонками. Зачем? Не потому же, что Синтия попыталась подставить ее, но эта попытка провалилась, — ее единственной целью было отвести подозрение от себя, и в этом она преуспела. Зачем ломиться в открытую дверь? Кто она — садистка? Или сумасшедшая?
— Мы только сломаем себе мозги, — сказал я. — На сегодня нам нужно забыть об этом. Мы просто поужинаем и не будем больше говорить на эту тему. — Потом я вспомнил, как я выгляжу. — Если, конечно, вас не смущает перспектива показаться на публике с субъектом, у которого выбрита голова и забинтована рука.
— Нисколько не смущает, — ответила она с улыбкой, которая показалась мне натянутой только самую малость.
Около половины седьмого я побрился и надел самый легкий из двух своих костюмов. Этот серый фланелевый костюм я купил в Сан-Франциско, да так ни разу и не надевал из-за жары. Дополнив его свежей белой рубашкой и темным галстуком, я бросил взгляд в зеркало и остался вполне доволен результатом. К тому же я буду в шляпе, и мы можем заказать отдельный кабинет. «Стейк-Хаус» — самое подходящее место.
Я прошел через офис. Она крикнула откуда-то из-за занавески, что будет готова через минуту. Я уселся в бамбуковое кресло, вяло перелистывая журнал. Наконец она вышла — на ней было платье темно-зеленого цвета, темнее, чем авокадо, которое оттеняло и подчеркивало кремовую бледность ее лица и шеи и красноватое сияние волос. Она надела маленькие золотые сережки в форме ракушек и золотую брошь в виде морского конька, нейлоновые чулки и очень открытые туфли на высоких каблуках.
Я встал.
— Ух ты! — сказал я. — Вы делаете мне честь.
Она ответила мне церемонным реверансом:
— Ну что вы, благодарю вас.
— Вы слишком хороши, чтобы красоваться так перед деревенщиной. Почему бы нам не поехать ужинать в Майами-Бич?
Она улыбнулась:
— Ни за что на свете. Хотя бы потому, что придется проехать тысячу миль, а я умираю от голода.
— Ну что же, зато мы сможем позавтракать перед возвращением.
Ее серые глаза остались холодными, хотя в них и промелькнули искорки смеха.
— Скажите мне, Билл, — вы предложили это от души или так нужно для вашего расследования?
— Вы сами понимаете, что это не совсем уместный вопрос, — ответил я. — Мое предложение было совершенно искренним и шло из самой глубины моего сердца. Может быть, оно было напрасным, но… Назовите это жестом с моей стороны. Сочтите это актом поклонения искусству.
Она с облегчением рассмеялась, мы вышли и направились к машине, наслаждаясь своей беспечностью, поскольку успели выпить по два мартини. С тех пор как я здесь оказался, это был первый по-настоящему приятный момент, когда я не чувствовал в ее поведении никакой напряженности или неловкости.
Однако продлилось это недолго. Я поставил машину в переулке за углом от ресторана, и мы пошли, как будто окруженные коридором молчания, чувствуя на себе недружелюбные и откровенно злобные взгляды.
Когда мы вошли внутрь, на нас устремилось множество глаз, но тут же все отвернулись. Никто не заговорил с ней. Мы нашли свободный столик в глубине зала и сели. Она постаралась улыбнуться.
Я потянулся через стол и взял ее за руку:
— Не обращайте внимания. — Потом я догадался, какую сморозил чушь. Вот уже семь месяцев она несла свой крест в полном одиночестве и не нуждалась в моих дурацких утешениях. — Хотел бы я иметь такое же самообладание.
Она покачала головой:
— Не смейте жалеть меня. Давайте выпьем мартини.
Мы выпили мартини и стали разглядывать отполированные воловьи рога, укрепленные на стене над нашими головами, недоумевая, почему их никогда не называют бычьими, коровьими или бизоньими. Может быть, их ценность определяется в зависимости от пола?
— Что такое буйволы? — спросила она.
— Больше, чем один буйвол.
Она сморщила нос:
— Пусть так, но что это такое? Есть разница между ними и быками?