Тень сомнения
Шрифт:
Внезапно Доминик увидела, что Клер, едва научившаяся ходить, ковыляет через застекленные двери на заднее крыльцо, выходящее на озеро. Она бросилась следом за дочерью, каблуки защелкали еще быстрее.
– Это будет настоящий кошмар! – Подхватив Клер уже на крыльце, Доминик повернулась и бросила убийственный взгляд на мужа. – Мы не сможем здесь жить!
– Отчего же? Вот увидишь, тебе здесь понравится! Я построю теннисные корты и бассейн с купальней. У тебя будет сад и своя собственная студия над гаражом.
В эту минуту Тесса, проявлявшая норов с самого рождения,
– Ш-ш-ш, – зашипела шестнадцатилетняя Бонита, пытаясь утихомирить расходившегося херувимчика.
– Я не могу здесь жить! – непререкаемым тоном изрекла Доминик.
– Ты привыкнешь.
– А где девочки будут учить французский?
– Ты сама их научишь.
– Я не нанималась частным репетитором.
– Ну, так мы найдем кого-нибудь. Дом большой.
– А как насчет игры на фортепьяно, фехтования, танцев, верховой езды... О господи боже мой!
Казалось, у Доминик вот-вот начнется истерика. В ее громадных голубых глазах появились слезы, она прижала к губам пальцы с длинными наманикюренными ногтями.
– Все устроится, я обещаю, – попытался урезонить ее Датч.
– Но я просто не могу. Я не создана для домашней уборки! Мне понадобится помощь.
– Знаю, знаю. Я уже переговорил тут с одной местной женщиной, она индианка по фамилии Сонгберд. У тебя будет сколько угодно прислуги, Доминик! Ты будешь жить как королева!
Она презрительно хмыкнула:
– Королева Захолустья! Заманчиво звучит, тебе не кажется?
С самого первого дня Доминик возненавидела жизнь на берегу озера Эрроухед и неустанно твердила, что ничего хорошего в этих местах их не ждет. Как позже выяснилось, она будто в воду глядела.
Датч опустил стекло пониже, впустив в машину влажный после дождя летний воздух. Озеро, нагретое жарким солнцем, казалось спокойным и мирным, словно над этими берегами никогда не бушевали кровавые страсти.
– Сукин сын! – прохрипел Датч, по-прежнему не выпуская из зубов сигары.
Он схватил бутылку виски, привезенную из города, выбрался из «Кадиллака» и, с трудом передвигая затекшие после долгого сидения в машине ноги, направился к дому. Дверь отворилась сама собой, словно его тут ждали. Подошвы его башмаков гулко застучали по пыльным доскам пола. Ему показалось, что он слышит мышиную возню где-то в темном углу.
В кухне Датч порылся в шкафах и нашел стакан, покрытый многолетним слоем пыли. Жаль, что свет, газ, электричество и телефоны подключат только к вечеру. Но, как бы то ни было, в ближайшие дни дом будет полностью приведен в порядок сверху донизу, и его взрослые дочери вернутся сюда, пусть даже вопреки своей воле!
Датч протер стакан пальцами, налил себе щедрую порцию виски и поднялся по ступеням в свою старую спальню, которую столько лет делил с Доминик. Массивная кровать с четырьмя столбиками стояла незастеленная, матрац был покрыт пластиковым чехлом. Он подошел к окнам, раздернул шторы и, прихлебывая из стакана, взглянул на бассейн – давно высохший, забитый палой листвой и грязью. Купальный домик, расположенный рядом с вышкой для
Что же здесь произошло много лет назад? Что он обнаружит?
Датча пробрала дрожь. Он одним духом опрокинул в рот остаток того, что было в стакане. Огненная жидкость обожгла ему горло, скользнула в желудок и согрела его изнутри. Датч снова спустился по лестнице – подальше от этой мрачной, как покойницкая, комнаты, подальше от воспоминаний о давнем безрадостном сексе, лишенном любви. Бог свидетель, Доминик со временем превратилась в законченную стерву!
В кабинете Датч вытащил из кармана бумажник, извлек из него листок, вырванный из блокнота, и уставился на три телефонных номера, принадлежащих его дочерям. Вряд ли они обрадуются звонку от дорогого папочки, но все равно сделают то, что он им велит. Они всегда его слушались.
Датч достал мобильник, его нижняя челюсть воинственно выдвинулась вперед.
Будь проклят Харли Таггерт! Будь проклят Кейн Моран! И будь проклята правда, какой бы она ни была!
– Это нечестно! Почему это мы должны переезжать? Мы же ничего плохого не сделали! Это же не мы – извращенцы!
Воинственно выдвинув вперед подбородок, совсем как дедушка, Шон сверлил мать возмущенным взглядом сквозь падающий на лоб спутанный чуб. Бунтарство исходило от него волнами, оно светилось даже в россыпи веснушек на носу, заметных несмотря на летний загар. Руки мальчика сами собой сжимались в кулаки от бессильной досады. В эту минуту он показался Клер до боли похожим на ее отца. Ей хотелось обнять его и никогда, никогда не отпускать.
– Поверь, дорогой, так будет лучше. Она вывернула содержимое верхнего ящика комода на кровать и принялась укладывать носки и белье в пустую кар – тонную коробку. На сердце у нее было тяжело, она сама не верила своим словам. Боль в конце концов уйдет – так бывало всегда, – но это произойдет не скоро. Очень не скоро.
– Пусть папа сам уезжает!
Шон с размаху опустился на багажный сундук и хмуро уставился в окно на искривленную старую яблоню. Клер проследила за его взглядом и тяжело вздохнула.
К одному из толстых сучьев яблони была привязана автопокрышка, когда-то служившая качелями, – грустное напоминание о детстве ее детей, об их невинности, недавно столь жестоко разрушенной. Покрышка тихо покачивалась на ветру, веревка почернела и измочалилась. Дети уже давно не пользовались качелями; колеи, когда-то прочерченные на земле их кроссовками, успели зарасти травой. Все это было сто лет назад – в то время, когда Клер сумела внушить себе, что в ее маленькой семье все в порядке, что грехи прошлого больше никогда не напомнят о себе, что она обретет покой в этом тихом и сонном провинциальном городке в Колорадо. Как же глубоко она заблуждалась!