Тень среди лета
Шрифт:
– Конечно. Сейчас! Только переоденусь.
Итани, который уже обнаружил штаны, бросил ей одежду. Лиат натянула нижнюю рубаху, сгребла в охапку чистое верхнее платье из шкафа, и Итани помог ей застегнуться. У нее дрожали руки. Глава Дома Вилсинов вызвал ее для разговора, да еще во внерабочее время. Прежде такого не случалось!
– Мне пора возвращаться, – сказал Итани, пока Лиат собирала волосы в строгий пучок.
– Не уходи! Ну, пожалуйста, Тани. Дождись меня!
– Тебя могут и четверть свечи продержать, – сказал он. – Послушай: дождь все равно стихает. Я пойду.
И верно: дождь уже не шипел, как змея, а тихо шелестел. Как бы Лиат ни журила его, ей был знаком недобрый интерес со стороны вышестоящих. Она приняла было позу согласия, но тут же нарушила ее, бросившись Итани на грудь.
– Я завтра найду тебя, – сказала она.
– Буду ждать.
Итани попятился и встал в тени у шкафа. Лиат в последний раз одернула платье, сунула ноги в сандалии и открыла дверь. Эпани, домоправитель Марчата Вилсина, стоял под навесом крыльца, сложив на груди руки и бесстрастно глядя перед собой. Лиат приняла позу готовности, на которую он без видимой иронии ответил благодарностью за скорое содействие. Его взгляд на миг проник ей за спину, отмечая скомканные простыни и груду одежд на каменном полу, однако никаких замечаний не последовало. Когда Эпани отвернулся и пошел на улицу, Лиат отправилась следом.
Они ступали по широкой дорожке из серого камня, приподнятой, чтобы ее не заливал дождь. Фонтан во дворе переполнился, и на его широком зеркале плясали брызги от капель. Бронзовое изображение Гальтского Древа – символа Дома – возвышалось темной громадой, посверкивая металлической корой в свете фонарей под навесами.
Личные покои Вилсина-тя находились в глубине подворья. Двойные ясеневые двери, обитые медью, были распахнуты, но внутренние покои оставались скрытыми от взглядов за полотнищами флагов, то и дело колеблемых сквозняком. Флаги с символом Дома Вилсинов подсвечивались лампами, стоящими в глубине зала. Эпани отодвинул один из них и пропустил Лиат вперед, словно она гостья, а не ученица распорядительницы.
Пол в передней был выложен из камня, а стены и высокий потолок сияли полированным деревом. В воздухе густо пахло лимонной свечой, мятным вином и ламповым маслом от светильников, которыми освещался зал. Где-то неподалеку звучали мужские голоса. «Как будто двое», – подумала Лиат. Ей удалось различить обрывки фраз. Голос Вилсина говорил: «не подействует» и «не то, что с прежней девицей», а другой отвечал: «не позволю» и «прочесать каждый двор». Эпани, который зашел после Лиат, дал ей знак подождать. Она приняла в ответ позу понимания, но домоправитель уже исчез из виду – скрылся за плотными флагами. Разговоры в недрах комнат внезапно оборвались, и послышался тихий, как дождь, голос Эпани. Затем из дверей вышел сам Марчат Вилсин, одетый в зеленое с черным.
– Лиат Чокави!
Она почтительно склонилась, на что глава Дома ответил очень краткой официальной позой. Он положил ей руку на плечо и завел во внутренние покои.
– Я хотел узнать вот что, Лиат. Говоришь ли ты на языках островов? Арраска или Ниппу?
– Нет, Вилсин-тя. Я знаю гальтский и немного – коянский…
– А восточноостровные?
Лиат изобразила раскаяние.
– Очень жаль, – произнес Вилсин-тя, однако тон его был мягок, а на лице, как ни странно, отразилось облегчение.
– По-моему, Амат-тя немного знает ниппуанский. Не то чтобы им часто пользовались в торговле, просто она очень образованный человек.
Вилсин опустился на скамеечку за низким столом и указал на подушку с другой стороны. Пока Лиат садилась, он налил ей чая.
– Сколько ты уже здесь числишься? Три года?
– Амат-тя приняла меня в ученицы четыре года назад. До того я жила с отцом в Чабури-Тане, работала с братьями…
– Четыре года? Не рано ли? Тебе ведь тогда едва исполнилось двенадцать?
Лиат почувствовала, как краснеет. Ей не хотелось, чтобы разговор коснулся родителей.
– Тринадцать, Вилсин-тя. И я уже могла выполнять кое-какую работу, вот и помогала. Посильно. Мы с братьями всегда старались помогать старшим.
Она в душе пожелала, чтобы старый гальт поскорее сменил тему. Что бы она ни рассказала о своей прежней жизни, это лишь ухудшит впечатление. Крошечная комнатушка у коптильни, что давала приют ей и трем братьям, тесный отцовский прилавок на рынке, где продавали мясо и сушеные фрукты. Разве с этого, как представлялось Лиат, должна была начинать распорядительница торгового дома? Ее желание сбылось: Марчат Вилсин кашлянул и подался вперед.
– Амат недавно уехала по моему личному поручению. Ее может не быть несколько недель. Нужно подготовиться к аудиенции у хая, и я хотел поручить это дело тебе.
Он произнес это спокойно и буднично, но Лиат стало жарко, словно она глотнула крепкого вина. Она отпила чая, чтобы придти в себя, поставила чашку и приняла позу, предваряющую признание.
– Вилсин-тя, Амат-тя никогда не брала меня на встречи при дворе. Я растеряюсь и…
– Все у тебя получится, – подбодрил Вилсин. – Речь идет о скорбном торге. Ничего сложного, но мне нужно, чтобы все прошло по этикету, если понимаешь, о чем я. Кто-то должен проследить за тем, чтобы заказчица была подобающе одета и понимала суть происходящего. Поскольку Амат в отлучке, я подумал, что ее ученица справится с этим заданием лучше всего.
Лиат опустила голову, чтобы унять головокружение. Аудиенция у хая, пусть самая короткая… подумать только! Лиат думала, что будет ждать ее долгие годы, если вообще дождется. Она приняла вопросительную позу, напрягая пальцы, чтобы не дрожали. Вилсин махнул рукой, разрешая высказаться.
– Есть и другие распорядители. Иные служат у вас гораздо дольше, чем я, знают, как надо вести себя при дворе…
– Они заняты. А это дело я собирался поручить Амат, до того, как ее вызвали. Я не хочу прерывать ничьи переговоры на середине. К тому же Амат сказала, что это тебе по силам, так что…
– Она так сказала?
– Конечно. Теперь слушай, что от тебя потребуется…
Дождь уже прошел, а ночная свеча прогорела до середины, когда пришел Хешай-кво. Маати, прикорнувший на кушетке, проснулся от грохота входной двери. Смаргивая обрывки снов, он поднялся и приветствовал учителя. Хешай хмыкнул в ответ и не сказал ни слова. Вместо этого поэт взял свечу, поднес к огоньку ночной и грузно прошелся по комнате, зажигая попутно каждую лампу и фонарь. Когда в доме стало светло, как утром, а воздух насытился запахом горячего воска, учитель вернул оплывшую свечу на подставку и выволок кресло на середину комнаты. Маати сел на кушетку, а Хешай, ворча себе под нос, опустился в кресло и принялся рассматривать ученика.