Тень среди лета
Шрифт:
– Она ни о чем не догадывается!
Марчат Вилсин наполовину вынырнул из бассейна. На его лице отразилась странная смесь чувств – ярости, облегчения и чего-то еще, менее уловимого. Юноша, с которым он пришел, таращился на Амат, разинув рот. Еще бы: единственная одетая посетительница. Амат еле сдержалась, чтобы не показать ему непристойный жест.
– Цани-тя, – сказал Вилсин, обращаясь к гостю, хотя не сводил глаз с Амат, – извини. Нам с распорядительницей нужно срочно посовещаться. Я пошлю гонца
– Но, Вилсин-тя… – начал юноша и умолк, встретившись взглядом со старым гальтом. От его вида и Амат стало бы жутко, не будь она так рассержена. Юноша принял позу благодарности по случаю окончания беседы, шумно выскочил из воды и ушел.
– Ты с ней виделся? – допытывалась Амат, опершись на трость. – Разговаривал?
– Нет, не виделся. Закрой дверь, Амат.
– Она думает, что…
– Если я говорю: закрой дверь, значит, надо закрыть!
Амат поджала губы, проковыляла к двери и захлопнула ее. Шум у бассейнов стих. Когда она вернулась, Вилсин уже сидел на краю бассейна, обхватив руками голову. Безволосое пятно на макушке порозовело. Амат шагнула вперед.
– О чем только ты думала, Амат?
– О том, что здесь что-то нечисто, – ответила она. – Я видела эту девочку. Она и понятия не имеет о скорбном торге. Невинна как младенец.
– Стало быть, в этом проклятом городе она одна такая. Ты ей что-нибудь говорила? Предупреждала ее?
– Не разобравшись? Нет, конечно. Разве я когда-нибудь действовала, не оценив ситуации?
– Было дело. Сегодня утром. Сейчас. Боги праведные. И где тебя угораздило выучить ниппуанский?
Амат подошла ближе и медленно опустилась на сине-зеленый мозаичный пол, не обращая внимания на острую боль в ноге.
– Что происходит? Ты покупаешь услуги хая для прерывания беременности без ведома беременной? Губишь желанное дитя? Это противоречит всякому смыслу.
– Я не могу объясниться. Я… мне нельзя.
– Хотя бы пообещай, что ребенок останется жив. Уж это-то ты можешь?
Он поднял на нее глаза – пустые, как у покойника.
– Боги! – выдохнула Амат.
– Будь моя воля, ни за что бы здесь не поселился, – произнес Вилсин. – В этом городе. Дядина была затея. Торговал бы себе, возил золото-серебро из Эдденси, ром и сахар из Бакты, кедр и пряности из Дальнего Гальта… Сражался бы с пиратами… Смешно, правда? Я – и вдруг пираты.
– Меня не разжалобишь. Не этим, не сейчас. Ты – Марчат Вилсин. Лицо Гальтского Дома. Я видела, как ты стоял насмерть перед озверевшей толпой западников. Как посрамил городского судью и назвал дураком в глаза. Так что брось причитать, как девчонка. Нам это ни к чему. Порви договор.
Вилсин поднял голову, вздернул подбородок, выпрямил спину. На миг Амат показалось, что он согласится. Однако его голос прозвучал глухо, устало.
– Не могу. Слишком высоки ставки. Я уже запросил аудиенцию у хая. Дело набрало обороты, и останавливать его сейчас – все равно что вставать на пути прилива.
Амат
– Тогда помоги хотя бы понять. Что такого в этом ребенке? От кого он?
– Никто. Ни от кого. И девушка – никто.
– Тогда почему, Марчат? Почему…
– Мне нельзя говорить! Почему ты не слушаешь? А? Мне нельзя тебе говорить. Боги… Амат, Амат. И зачем только ты туда ходила?
– Ты сам этого захотел. Кто просил разыскать телохранителя? Кто рассказал о встрече, на которую мне нельзя приходить? Сначала говорил о наших внутренних делах, потом о доверии ко мне… Как, по-твоему, я могла удержаться?
Вилсин усмехнулся – горько, без веселья. Его мясистые пальцы с силой стиснули колени. Амат отложила трость и прижала ладонь к его сгорбленному плечу. Из-за резных ставень с улицы донесся чей-то визг. Затем все стихло.
– Круглолицый – Ошай. Он приходил, верно? Это он доложил обо мне.
– Еще бы не докладывал. Хотел знать, от меня ты пришла или нет.
– И что ты ему сказал?
– Что не от меня.
– Понятно.
Молчание затягивалось. Амат надеялась, что Марчат заговорит, подарит ей несколько слов, чтобы она могла ухватиться за них, как за соломинку. Тот все молчал.
– Я пошла к себе, – сказала Амат. – Мы это еще обсудим.
Она потянулась за тростью, но Вилсин поймал ее за руку. Его глаза больше не смотрели безжизненно. Страх – вот что в них было. Они словно пропитались страхом. У Амат застучало в груди.
– Не надо. Не ходи домой. Он будет тебя ждать.
Четыре вздоха на двоих они молчали. Амат сглотнула ком в горле.
– Затаись, Амат. И мне не говори, куда спряталась. Заляг на дно недели на четыре. На месяц. К тому времени все будет кончено. Тогда я смогу тебя прикрыть. А до тех тебе грозит опасность – пока они думают, что ты сможешь им помешать. Как только дело будет сделано…
– Я могу обратиться к утхайему. Скажу им, что дело нечисто. К ночи Ошая уже закуют в кандалы, если…
Марчат тяжело встряхнул косматой седой головой, не отводя от Амат взгляда. Она почувствовала, как его хватка ослабла.
– Если это всплывет, меня убьют. И хорошо, если только меня. Может, и еще кого заодно. Невинных людей.
– Помнится, в этом городе была только одна невинная жертва, – поддела Амат и тут же прикусила язык.
– Меня убьют.
Она на миг смешалась, потом высвободила руку и приняла позу согласия. Вилсин дал ей встать. Ногу пронзила боль. А бальзам остался дома. Утрата этого мелкого утешения, как ни смешно, досадила ей горше всего – последняя капля превратила мир в кошмар наяву.
В дверях Амат обернулась, опираясь на разбухшую от влаги трость, и поглядела на начальника. На своего старого друга. Его лицо было каменным.