Тень Тота
Шрифт:
— Сон?
Она кивнула:
— Он все время повторяется. Я все время вижу одно и то же, но не знаю, что все это означает.
— Интересно. — Лейдон с любопытством взглянул на крестницу. — И с каких пор тебе снится этот сон?
— С тех пор как умер отец.
— Понятно. — Доктор понимающе кивнул, и его лицо на мгновение приняло непроницаемое выражение. — И что же ты видишь? — осторожно спросил он.
— Не знаю. Это не конкретные образы, все так расплывчато. Цвета, шумы. Иногда даже запахи.
— Но никаких конкретных ассоциаций?
— Никаких. — Она опять покачала головой. — Но они пугают меня, потому что связаны с прошлым.
— Сара, — доктор помедлил, — не все, что мы видим во сне, неизбежно связано с прошлым. Многое имеет источник в нас самих, и я не знаю, может…
— С моим прошлым, — отрезала Сара, и Лейдон вдруг понял, что она имеет в виду.
— Tempora atra, — прошептал он. — Сумерки.
Сара кивнула:
— Так это явление называл отец. Но даже он не мог объяснить его.
— И ты думаешь, что эти сны связаны с забытыми годами твоего детства?
— Это ведь возможно?
— Разумеется. — Лейдон в задумчивости потер виски. — Я считаю, что такое страшное событие, как смерть отца, вполне способно пробудить давние воспоминания. С другой стороны, ты ведь сама говоришь, что образы нечетки, расплывчаты и могут означать все, что угодно, не так ли?
— Верно. — Сара кивнула, и по влажному блеску в глазах доктор понял, что ей нелегко об этом говорить. — Но я чувствую, что между моими снами и смертью отца есть связь. Может, ты и веришь в совпадения, дядя Мортимер, я — нет. Я верю в судьбу и убеждена в том, что случайностей в мире не бывает. Поэтому я и дальше буду искать ответы.
— В книгах?
— А почему нет? Ты знаешь лучший источник?
— Может, и знаю. — Доктор сделал театральную паузу, достал носовой платок и протянул его Саре, чтобы она вытерла глаза. — А если я скажу тебе, что есть возможность серьезно заняться вопросами, столь волнующими тебя? Пролить свет на темные страницы истории, не подвергаясь насмешкам и пренебрежительному отношению.
— Было бы хорошо, — призналась Сара. — Однако такого не бывает.
— А может, ты не права, — возразил Лейдон, улыбнувшись победно. — Ибо да будет тебе известно, дитя мое, я приехал, чтобы именно это тебе и предложить, это и еще много чего интересного.
— Ты шутишь, дядя.
— Отнюдь. Я здесь именно для этого. По высочайшему приказу я должен сопроводить тебя в Лондон, где срочно нужны твои знания и опыт.
— Мои знания? — Сара приподняла узкие брови. — Мой опыт? Что это значит?
— Это значит, что события в Александрии получили должную известность. Королева знает твое имя и то, чем тебе обязана империя. И она велела мне от ее имени просить у тебя помощи.
— Помощи? В чем?
— Это я скажу тебе только после того, как ты согласишься поехать со мной в Лондон.
— В Лондон. — Сара смаковала название столицы, как старое вино. На нее нахлынул целый поток воспоминаний, как будто открылся какой-то шлюз. И не все из этих воспоминаний были приятными… — Сожалею, дядя Мортимер, но, боюсь, я не смогу принять столь заманчивое предложение.
— Почему же?
— Потому что я не брошу имение Кинкейд ни ради Лондона, ни ради любого другого места на земле.
— Почему?
— Потому что я имею обязательства перед памятью отца, вот почему.
— Глупости, Сара, — решительно возразил Лейдон, громче, чем это можно было бы ожидать от джентльмена. Может, причиной тому было вино, а может, и то, что на него уже возымели пагубное влияние крестьянские нравы Йоркшира. — Ты ничем не обязана своему отцу.
— Ах вот как? Прости меня, дядя Мортимер, но я не думаю, что это твое дело. Последние слова отца, произнесенные им на этом свете, были обращены ко мне. Он просил меня продолжить его дело и поиск истины.
— Тогда я и вовсе не понимаю, почему ты не хочешь поехать со мной. Собрание и коллекции Гардинера, конечно, великолепны, но в Лондоне условия для серьезной научной работы несравнимо лучше, напомню тебе лишь о королевской библиотеке и Британском музее. Но ведь, если я правильно понимаю, речь идет не об этом.
— О чем ты?
— На самом деле, — продолжил Лейдон, — ты не хочешь уезжать из Кинкейда по одной-единственной причине — потому что боишься самой себя. Боишься внешнего мира, отобравшего у тебя самого любимого человека, ты и забилась-то сюда, чтобы спокойно погоревать. Какое-то время это, пожалуй, было и уместно, но пора скорби и игры в прятки прошла. Девочка моя, тебе нужно вернуться к жизни. И твой отец хотел бы этого.
— Как ты умно говоришь, — дипломатично ответила Сара. — Эта мысль пришла тебе в голову за те долгие месяцы, что ты обо мне не думал? Знаешь, дядя Мортимер, а ведь я действительно очень нуждалась в друге.
Лейдон выдержал ее укоряющий взгляд.
— Я верю тебе, дитя мое, — спокойно парировал он, — и могу понять твою обиду. Да, в твоем горе меня не было рядом, и прошу тебя, прости меня за это. Если бы я мог изменить прошлое, поверь, я бы это сделал без промедления. Ты веришь мне?
Сара ответила не сразу. В словах Лейдона была своя правда. Она действительно боялась оставить имение Кинкейд, боялась, что история повторится. Но намного точнее характеризовали ее состояние не слова «страх» или «печаль», а «гнев». Беспомощность и гнев, направленный не на кого-то конкретно, но на все и вся. На Мортимера Лейдона, без приглашения ворвавшегося в ее жизнь и хотевшего теперь все поставить с ног на голову, на сны, преследовавшие ее после смерти отца и отказывавшиеся раскрывать свои тайны, на собственную трусость и бездействие и, наконец, на отца, всегда ставившего на первое место работу и бросившего ее одну в этом мире… Сара задыхалась от ярости, она сжала кулаки так, что побелели костяшки.