Тень великого человека. Дядя Бернак (сборник)
Шрифт:
– Глупый мальчик, – сказала она, – неужели же вы и в самом деле уйдете?
– Уйду ли я? Вы это увидите.
– Но ведь ваш отец не желает этого, да и мать тоже.
– Я это знаю.
– Так зачем же вы уходите?
– Вам-то, кажется, это следовало бы знать.
– Скажите зачем?
– Потому что вы меня заставляете!
– Я не хочу, чтобы вы уходили, Джек.
– Вы сами сказали это. Вы сказали, что те, кто живет в деревне, не способны на что-нибудь хорошее. Вы всегда так говорите. Вы думаете обо мне столько же, сколько о голубях в голубятне. Вы считаете меня совершенным ничтожеством. Я вам докажу, что я не таков.
Я высказал в своей речи все, что меня огорчало, короткими, прочувственными фразами. Когда я говорил, то
– О, я думаю о вас так мало? – спросила она. – И по этой причине вы уходите из дома? Когда так, Джек, то останетесь ли вы, если я… если я буду ласкова с вами?
Мы стояли лицом к лицу, очень близко один от другого, и в одну минуту дело было сделано. Я схватил ее в объятия и целовал ее, целовал без конца, целовал ее рот, щеки, глаза, прижимал ее к своему сердцу и шептал ей, что она была для меня всем на свете и что я не мог жить без нее. Она ничего не говорила, но прошло немало времени, прежде чем она отвернула от меня свое лицо, и когда она оттолкнула меня от себя, то сделала это не очень сильно.
– Да, вы сделались опять таким же грубым и дерзким, каким были прежде, – сказала она, приглаживая себе обеими руками волосы. – Вы на мне все смяли, Джек; я никогда не думала, что вы такой смелый!
Но теперь я уже совсем не боялся ее, и во мне кипела кровь от любви, которая сделалась в десять раз горячее, чем прежде. Я взял ее опять в свои объятия и целовал, как будто бы имел на это право.
– Теперь вы моя! – кричал я. – Я не пойду в Бервик, но останусь здесь и женюсь на вас.
Но когда я сказал, что женюсь на ней, она засмеялась.
– Глупый мальчик! Глупый мальчик! – сказала она, и затем, когда я опять попытался обнять ее, она сделала грациозный реверанс и убежала в комнаты.
Глава IV. Выбор Джима
И вслед за этим наступили те десять недель, которые были похожи на сон, они представляются мне сном и теперь, когда я вспоминаю о них. Я могу наскучить вам, если стану рассказывать о том, что происходило между нами; но какое глубокое, какое важное и решающее значение имело для меня все это в то время! Ее своеволие, ее постоянно меняющееся настроение, то веселое, то мрачное, как луг, над которым проходят облака, ее беспричинный гнев и сейчас же вслед за тем раскаяние, – все это то наполняло мою душу радостью, то огорчало меня; в этом была вся моя жизнь, все остальное не имело для меня никакого значения. Но каковы бы ни были мои чувства, я ощущал в глубине сердца какую-то тревогу, в которой и сам не отдавал себе отчета, какой-то страх: мне казалось, что я похож на того человека, который хочет схватить радугу, и что настоящая Эди Кольдер, хотя она и была близка, на самом деле находилась на недосягаемом для меня расстоянии. Это потому, что ее было трудно понять, по крайней мере, мне, тупоумному деревенскому парню. Когда я говорил ей о моих планах на будущее, о том, что если бы мы взяли на аренду весь Корримюр, то могли бы получать не меньше ста фунтов стерлингов лишнего дохода, и тогда можно было бы устроить приемную в Уэст-Инче и красиво убрать ее для нее, когда мы с ней обвенчаемся, то она надувала губки и опускала глаза, как будто бы у нее не хватало терпения выслушать меня. Но когда я предавался мечтам о том, чем я могу сделаться впоследствии, что, может быть, я отыщу такую бумагу, которая послужит доказательством того, что я – наследник какого-нибудь лорда, или что я, не поступая на службу, о чем она не хотела и слышать, окажусь знаменитым воином и мое имя будет у всех на устах, то она делалась такой веселой, как майский день. Я старался поддерживать эту иллюзию, насколько мог, и вдруг у меня вырывалось какое-нибудь несчастное слово, которое показывало, что я не более как Джон Кольдер из Уэст-Инча, и она опять надувала губки, выказывая мне этим свое презрение. И таким образом мы шли с ней вперед: она – по воздуху, а я – по земле, и что-нибудь непременно должно было разлучить нас. Это случилось после Рождества, но зима была не холодная и подморозило настолько, что можно было только безопасно ходить по торфяным болотам. Как-то раз утром, когда было довольно свежо, Эди рано ушла из дома и вернулась назад вся расстроенная.
– Что, вернулся домой ваш приятель, сын доктора, Джек? – спросила она.
– Я слышал, что его ждут.
– Ах, так, значит, это я его встретила в степи.
– Как! Вы встретили Джима Хорскрофта?
– Я уверена, что это был он. Замечательно красивый мужчина – герой, с кудрявыми черными волосами, коротким прямым носом и серыми глазами. У него плечи, как у статуи, а что касается до роста, то, я думаю, ваша голова, Джек, будет только до булавки в его галстуке.
– До его уха, Эди, – сказал я с негодованием. – Да, это был Джим. Но скажите вот что: не торчала ли у него изо рта сбоку коричневая деревянная трубка?
– Да, он курил. Он был одет в серое, и у него громкий, басистый голос.
– О, о! Так вы говорили с ним! – сказал я.
Она немножко покраснела, так как проговорилась.
– Я шла по такому месту, где земля была не совсем тверда, и он сказал мне, чтобы я была осторожней, – сказала она.
– Ах, должно быть, это и был мой милый старый приятель Джим, – заметил я. – Он уже давно был бы доктором, если бы у него ум был так же силен, как рука. Да вот он сам, честное слово.
Я увидел его из окна в кухне и выбежал на двор со съеденной наполовину овсяной лепешкой, чтобы поздороваться с ним. Он также побежал вперед с протянутыми руками и сияющими глазами.
– Ах, Джек, – закричал он, – я так рад, что вижу тебя опять. Старый друг лучше новых двух. – Но тут он вдруг замолчал и, разинув рот, стал пристально смотреть на что-то через мое плечо. Я обернулся: в дверях стояла Эди с веселой плутовской улыбкой на лице. Как я гордился ею, да и самим собою тоже, когда посмотрел на нее!
– Это моя кузина, мисс Эди Кольдер, Джим, – сказал я.
– А вы часто гуляете до завтрака, мистер Хорскрофт? – спросила она все с той же плутовской улыбкой.
– Да, – отвечал он, пристально смотря на нее.
– И я тоже, по обыкновению, там, в степи, – сказала она. – Но вы не очень-то радушно принимаете вашего приятеля, Джек. Если вы не будете его угощать, то я должна буду занять ваше место для того, чтобы поддержать честь Уэст-Инча.
Через минуту мы были вместе со стариками, и Джиму тоже налили тарелку супа; но он почти не говорил ни слова, но сидел с ложкой в руке, не спуская глаз с кузины Эди. Она все время бросала на него быстрые взгляды; мне казалось, что ее забавляла его робость и что она старалась ободрить его своими словами.
– Джек рассказывал мне, что вы учитесь для того, чтобы сделаться доктором, – сказала она. – Но, должно быть, это очень трудно, и нужно много времени для того, чтобы можно было научиться этому.
– Мне нужно много времени, – ответил печальным тоном Джим. – Но я все-таки стараюсь добиться своего.
– Ах, какой вы молодец! Вы человек настойчивый. Вы смотрите прямо в цель и идете к ней, и ничто не может вас остановить.
– Право, мне нечем похвалиться, – сказал он. – Многие из студентов, которые начали вместе со мной, уже давно имеют самостоятельную практику, а вот я все еще студент.
– Вы говорите так из скромности, мистер Хорскрофт. Говорят, что самые мужественные люди всегда бывают скромными. Но когда, наконец, вы достигнете своей цели, какая это прекрасная карьера – подавать исцеление, поднимать с одра болезни страдальцев, иметь своей единственной целью благо человечества.
Услыша такие слова, честный Джим начал вертеться на своем стуле.
– Мне кажется, что у меня совсем нет таких высоких мотивов, мисс Кольдер, – сказал он. – Я учусь для того, чтобы зарабатывать кусок хлеба и взять на себя практику моего отца. Если я одной рукой подаю исцеление, то другую протягиваю для того, чтобы получить крону.