Тень великого человека
Шрифт:
На ней был написан крупным почерком следующий адрес «Добрым людям, живущим в Узст-Инче». И вот что было написано в этой записке, которая теперь, в то время, как я пишу, лежит передо мной. Она вся в пятнах, и чернила выцвели;
«Друзья мои! Я не подумал бы оставить вас так неожиданно, если бы дело зависело от меня лично, а не от других. Долг и честь опять призывают меня к моим старым товарищам. Вы, без сомнения, в самом скором времени поймете это. Я беру с собой и вашу Эди, как свою жену, и, может быть когда-нибудь, в более мирное время, вы опять увидите нас обоих в Уэст-Инче. А до того времени примите уверения в моем искреннем расположении к вам и будьте уверены, что я никогда не забуду тех месяцев, которые я прожил у вас так спокойно в такое время, когда я не прожил бы больше недели, если бы был взят в плен союзниками. Но вы также когда-нибудь узнаете и то, почему так случилось»
Ваш
Бонавентур де Лиссак,
Полковник гвардейских стрелков и адъютант
Его Величества Императора Наполеона».
Когда я дошел до этих слов, написанных под его фамилией, то засвистал, потому что я уже давно решил в уме, что наш постоялец непременно должен быть один из тех удивительных солдат, о которых мы так много слышали, и которые, за исключением нашей столицы, брали все столичные города в Европе, но я все-таки не думал, что под нашей крышей живет адъютант самого Наполеона и полковник его гвардии.
– Значит, его настоящая фамилия де Лиссак, а не де Лапп, – сказал я. – Но как бы то ни было, хотя он и полковник, но хорошо, что он убрался отсюда прежде, чем Джим наложил на него свою руку. И он успел сделать это вовремя, – прибавил я, выглянув из окна кухни, – потому что к нам идет через сад тот, кто легок на помине.
Я подбежал к двери, чтобы встретить его, сознавая в то же время, что я дал бы дорого за то, чтобы он остался в Эдинбурге. Он бежал к дому, махая над головой какой-то бумагой, и я подумал, что, может быть, это только письмо от Эди, и что ему все известно. Но когда он подбежал ко мне, то я увидал, что это была какая-то большая жесткая желтоватая бумага, которая хрустела, когда он махал ею, и что глаза, в которых выражалось счастье, так и бегали.
– Ура, Джек! – громко закричал он. – Где Эди? Где Эди?
– Что это такое, дружище? – спросил я.
– Где Эди?
– Что это у тебя?
– Это мой диплом, Джек. Теперь я могу лечить, когда захочу. Все сошло хорошо. Я хочу показать его Эди.
– Самое лучшее, что ты можешь сделать, это – совсем забыть об Эди, – сказал я.
Я никогда в жизни не видал, чтобы кто-нибудь так изменился в лице, как он, когда я сказал эти слова.
– Как! Что ты хочешь сказать этим, Джек Кольдер? – проговорил он, заикаясь.
Говоря это, он выпустил из рук свой драгоценный диплом, который упал за изгородь и летел по степи до тех пор, пока не долетел до куста вереска, где остановился и трепетал от ветра; но Джим даже и не посмотрел на него. Он смотрел в упор на меня, и я видел, что его глаза загорелись каким-то зловещим огнем.
– Она недостойна тебя, – сказал я. Он схватил меня за плечо.
– Что ты сделал? – прошептал он. – Это какая-нибудь твоя штука? Где она?
– Она убежала с тем французом, который жил здесь.
Я все придумывал, как бы мне сказать ему это помягче, но так как я совсем не умел говорить, то не мог придумать ничего лучше этого.
– О! – сказал он и стоял, кивая головой и смотря на меня, но я прекрасно понимал, что он не видал меня и едва держался на ногах. Так простоял он с минуту или больше, с руками, сжатыми в кулаки, и все кивая головой. Затем он точно с трудом что-то проглотил и сказал странным резким и хриплым голосом:
– Когда это случилось?
– Нынче утром.
– Они были обвенчаны?
– Да.
Он ухватился рукой за дверной косяк, чтобы удержаться на ногах.
– Она ничего не велела мне передать?
– Она сказал, что просит тебя простить ее
– Пусть пропаду я пропадом в тот день, когда сделаю это! Куда же они поехали?
– Надо думать, во Францию.
– Кажется, его фамилия де Лапп?
– Его настоящая фамилия де Лиссак, и он – лицо важное – полковник гвардии Бони (Бонапарта).
– Ах! Он, должно быть, едет в Париж. Это хорошо! Это хорошо!
– Держитесь! – закричал я. – Отец, отец! Дай сюда водки!
Под Джимом подогнулись колени, но он успел оправиться прежде, чем старик прибежал с бутылкой.
– Унесите отсюда водку, – сказал он.
– Выпейте, мистер Хорскрофт, – закричал мой отец, суя ему в руки бутылку. – Это подкрепит вас! Он схватил бутылку и перебросил ее через садовую изгородь
– Это очень хорошо для тех, кто хочет забыться, – сказал он, – но я буду помнить.
– Да простит вам Бог, что вы понапрасну разбили бутылку! – громко воскликнул мой отец.
– И чуть не размозжили голову офицеру пехотного полка его величества! – сказал старый майор Эллиот, голова которого показалась над изгородью. – Я не прочь выпить рюмочку после утренней прогулки, но когда около моего уха со свистом пролетает целая бутылка, – этого со мной еще никогда не случалось. Но что такое у вас сделалось, что вы все стоите вокруг, не говоря ни слова, точно на похоронах? Я в кратких словах рассказал ему о нашем горе, между тем как сам Джим с бледным лицом и нахмуренными бровями стоял, прислонившись к дверному косяку. Когда я кончил, то и у майора был такой же печальный вид, как и у нас, потому что он очень любил как Джима, так и Эди.
– Фи! Фи! – сказал он. – У меня были насчет этого кое-какие подозрения после той истории в сторожевой башне. Все французы таковы. Они не могут оставить в покое женщин. Но, по крайней мере, де Лиссак женился на ней, и это может служить нам утешением. Но теперь не время думать о наших личных маленьких огорчениях, когда опять поднялась вся Европа, и надо думать, что нужно снова ждать двадцатилетней войны
– Что вы хотите сказать этим? – спросил я.
– Да как же, ведь Наполеон вернулся с острова Эльбы, и его войска собрались к нему, а Людовик спасся бегством. Я слышал эту новость нынче утром в Бервике.