Тень воина
Шрифт:
— Хорошая моя, прекрасная, желанная…
Время шло. Всеслава уже не сбивалась с ритма, откинув голову и вдыхая через широко открытый рот. А губы ведуна продолжали путешествовать по ее телу, выискивая самые чувствительные места. Руки то сжимали грудь, то оглаживали мягкие бедра, всё чаще и чаще касаясь врат наслаждений. Внезапно девушка застонала, ее колени согнулись, руки опустились к телу, голова заметалась из стороны в сторону. Это означало, что она открылась, вошла в единение с миром, с небом, со Вселенной. Чародей осторожно проник пальцами в ее пещерку, мягко пробежался подушечками, выискивая и здесь чувствительные точки. Всеслава
Тело девушки дернулось навстречу, его опять пробило судорогой, Всеслава на миг сбилась с дыхания, замерла. Тело — земля, вдохи — небо, душа — огонь. Она рвалась навстречу — однако плоть не могла шевелиться. Но Всеслава всей силой стремилась… а потому навстречу любви двинулась душа — перехлестывая пределы тела, заливая Олега горячей волной, кружа его в страстном вихре, лаская невидимой силой, вырывая из мира реальности в эфемерный океан вожделений.
Ведун потерял ощущение времени, верха и низа, кувыркаясь где-то между сном и явью, в мире видений и желаний, в вихре чужой и своей страсти — пока всё это не закончилось сладким взрывом, заставившим его рухнуть с высот небытия в ароматные травы, под теплую шкуру, в горячие объятия.
Первые несколько минут он не мог даже шелохнуться, совершенно лишившись чувств — как и распластавшаяся рядом Всеслава. Олегу было так хорошо, что ему и в голову не приходило поторопить девушку одеться или облачиться самому — было всё равно, что случится, если сейчас их застанут вдвоем. Наверное, в этот миг он был готов соединиться с ней навеки, навсегда, пока Мара не разлучит их, выполняя свою давнишнюю клятву.
Потом реальность постепенно вступила в свои права, и ведун вдруг осознал, что примотанный к запястью крестик не просто греет — он пульсирует на руке нестерпимым раскаленным жаром. Середин дернулся, попытавшись встать, но Всеслава, чуть поднявшись, придвинулась, положила голову ему на грудь:
— Любый мой… Как же я ждала тебя… Нашла…
Олег опять упал в сено, гладя ее по голове. Девушка ровно задышала, явно уснув, и он сделал еще попытку выбраться, осторожно приподняв ее голову и переложив на скатанный край шкуры. Тихонько сполз вниз, прихватив по дороге штаны и рубаху, торопливо оделся, нащупал в сене саблю, опоясался и наконец-то выбрался из сена.
Крест у запястья продолжал жечь руку — однако двор выглядел спокойно. Кони, прядая ушами, спокойно перетаптывались возле яслей, выдыхая белые клубы, курицы затаились где-то в хлеву. Никаких посторонних звуков, никакого движения. Правда, стены, телеги, крыльцо, столбы навеса из коричневых стали белыми — но это была всего лишь изморозь. Олег открыл рот, коротко дохнул, наблюдая за появившимся облаком, неспешно поплывшим к навесу, потом передернул плечами и полез обратно в сено.
— Где ты был? — сонно поинтересовалась Всеслава, тут же по-хозяйски забрасывая на него руку и укладывая голову на плечо.
— Осмотреться ходил.
— И что там?
— Зима пришла. Заморозки.
— А Малюта?
— Не видно никого…
— Спит, — улыбнулась Всеслава и неожиданно продолжила: — Как же я тебя люблю, как же я люблю тебя, единственный мой.
— В кого ты только уродился такой, балбесина великовозрастная, чурка дубовая, телок березовый?! Ты хоть понимаешь, что по твоей милости нас всех порезать тут могли, как утей в курятнике?! А ну, тать какой бы забрался, али половцы наскочили? Ничего поручить нельзя, дубина стоеросовая!
Бесшумно зевнув, Олег потер запястье, на котором всё еще исходил жаром освященный в Князь-Владимирском соборе серебряный крест, приподнял голову и понял, что распекает Захар мальчишку, что сидел на телеге с рыжебородым Лабутой. Точнее, с Лабутой паренек сидел в пути — а здесь стоял, понурив голову, и выслушивал нотацию, ковыряясь в земле носком сапога. Середину даже жалко его стало — совсем ведь мальчишка еще. Ну, заснул, бывает. Не в походе ведь, и не случилось ничего. Сами тоже хороши — никто за всю ночь не проснулся, пост не проверил, наружу носа не показал.
— Баклуша липовая! — закончил лекцию мужик. — Без завтрака бы тебя оставить, недоумок! Ступай в дом!
Дверь хлопнула, пропуская внутрь незадачливого сторожа и бородача, девушка тут же шевельнулась и захихикала в ухо:
— Говорила я, у Малюты хоть весь обоз уведи, не заметит…
Всеслава перекатилась ему на живот, крепко поцеловала:
— Теперь ты мой, колдун. Никому не отдам. — Потом принялась собирать в сене свои одежды, спешно одеваться. — Акулина, вестимо, извелась уж вся. И ты иди, перекусишь на дорогу.
— Сейчас, догоню. — Входить в избу вместе с Всеславой Олег всё-таки не хотел.
Свернув шкуру, он запихал ее в сумку, провел пальцами по столбу, оставив на инее четыре черные полосы, выдохнул пар, поднял глаза к низкому, темному от туч небу. Вот и зима. Пожалуй, задерживаться в Сураве надолго ему не придется.
К тому времени, когда он зашел в дом, путники уже поели. Разумеется, готовить никто ничего не стал — пожалели времени, хоть и печь рядом. Пара огурцов, толстый ломоть сала, положенный вместо хлеба на четвертину капустного кочана. Не много, но пока Олег, молча переглядываясь с Всеславой, прожевал угощение, сноровистые мужики успели запрячь лошадей.
Впрочем, ведун особо не переживал — всё едино верхом он обоз нагонит, не успеют они и до леса докатиться. Он накинул уздечку на морду чалого, затянул снизу ремешок, потом перешел к гнедой.
— Не отставай, колдун, — громко рассмеялась Акулина, помахав ему рукой. — А то опять заплутаешь.
— Да открывай же, Трувор, — поторопил Лабута возящегося с тяжелым засовом мальчишку. — Домой хочу поспеть к обеду. По щам соскучился, с убоиной да капустой кислой. А то всё каша да огурцы. Обрыдло!
— И баньку горячую к вечеру протопить, да медком хмельным стоячим брюхо промыть, — согласился с ним кто-то из мужиков. — И на перинку под утиное одеяло.
Олег, раскладывая потники скакунам на спины, мысленно подписался под каждым услышанным словом. А потом вдруг настала мертвая тишина. Ведун, почуяв неладное, резко обернулся…
Дороги за отворенными заиндевевшими воротами не было. Прямо от порога начиналась залитая коричневой водой топь, из которой тут и там выпирали кочки с пожухлой травой, местами покачивались кривые болезненные березки, да торчали повсюду, раскинув резные листья, радостные зеленые камыши. Вдобавок ко всему, мороза за воротами не было и в помине — там, покрывая вязь мелкой рябью, шел затяжной моросящий дождь…