Тень за окопом(Мистическо-агитационная фантастика Первой мировой войны. Том II)
Шрифт:
И вот в этом молитвенном безмолвии ночи — черной и жуткой, огненный, золотой кнут ракеты прорезал черное небо, и золотой веер раскрылся вверху, озаряя макушки леса. И другая ракета сверкнула и третья. Тишины не стало. Ночь свернула темные свои крылья и неслышно ушла.
Ночи не стало. Но и дня не было — великий губительный огонь, ревущий и потрясающий, наполнил собою все, все заглушил. Пролетали откуда-то проклятья гигантские и губительные, огненные вихри со злобой безмерною и ужасающею сметали леса и горы. Страшные нитки пулеметов пронзали воздух, сплетались в клубки и выхватывали из тьмы свои жертвы. И в этом невыразимом огне, ужасе явственно слышно было ничем
Прошла теперь тревога у Самойлова и был покоен он. Он знал, что награда будет сегодня и, всматриваясь в горящую даль, ждал.
У опушки леса, под купой изломанных и спаленных сосен, стоит желтый бугорок. И крест. Крест желтый. Когда пылает закат, то бросает украдкой из-за щетины угрюмого леса несколько золотых лучей, и деревянный крест золотится и светится…
В газете было напечатано: «Г. губернатору препровожден георгиевский крест 2-й ст. для вручения родным старшего унтер-офицера 62 №-ского пехотного полка Василия Самойлова, павшего в бою 19 июля 19…г.»
Таинственный скелет
Таинственный скелет, замурованный в лесном подземелье. Найден при рытье окопов на западном фронте.
Николай Михайлов
КАПИТАН ПЕТРЯЕВ
— Знаете, доктор, правда стала похожа на вымысел, а то, что кажется плодом фантазии, оказывается истинным бытием! Так было прежде, так есть теперь и так будет всегда в этом мире, особенно в такие эпохи, как наша, когда этот мир выбивается из сил, чтобы доказать, что он совсем не «лучший из миров». В туманную, слякотную, кислую ночь, какие выпадают у нас на фронте в январе, я, смертельно устав на работах по укреплению позиций, брел домой, т. е. в землянку близ штаба Н-ского стрелкового полка. Было темно и скользко. Ввиду близости немцев, нельзя было пользоваться фонариками. Я и мой товарищ, проваливаясь в незримые ямы, скользя на каких-то откосах, которых совсем не полагалось на знакомой нам дороге и не было днем, добрались наконец к себе. Наряду со всевозможными проклятиями по поводу каждого нового «крушения», мы говорили о своем, саперном, деле, о его огромном значении в нынешней войне, о влиянии, какое оказали на него современные технические успехи, о саперах-товарищах, павших на поле брани смертью храбрых.
— Главное оружие, главное орудие боя — есть человек, а современность стремится сделать главным орудием боя машину, предоставив человеку служебное, вспомогательное место, — говорил я, а мой приятель, совсем молодой мальчик, вздохнул и поддержал меня.
— Да! И этим убито много красивого и возвышенного в войне! И, может быть, кажущаяся неподготовленность наша в техническом отношении есть только бессознательный протест русского воинского духа, жаждущего борьбы людей в открытой схватке, вместо истребления их с безопасного расстояния машинами.
— Ну, это вы уж слишком! Хотя… доля правды есть!
Мы в это время дошли до землянки в лесу,
— Да, — сказал мой приятель, уже лежа в постели на скамье, — Скобелев был прав, когда писал: «Лопата есть такое же оружие, как винтовка».
Наступило продолжительное молчание. У меня болела голова, тело ныло от усталости, но я не ложился и как-то вяло поправил его слова:
— Не оружие, а орудие борьбы; хотя, впрочем, все равно!
Он ничего не ответил… Я посмотрел на него, увидал, что он уже уснул, и хотел лечь сам, как вдруг за моей спиной, т. е. в дальнем от двери углу, раздался тихий, вежливый, но настойчивый голос:
— Не будете ли столь любезны еще раз повторить сии слова и имя полководца, их сказавшего, милостивый государь мой?..
Я обернулся и увидел сидящего на том месте, где раньше сидел мой приятель, офицера в шинели. Он держал фуражку в руке и, слегка привстав, глядел на меня.
Я при свете двух свечей различил капитанские серебряные погоны. Лицо с седеющими усами, красное от вечного загара, было спокойно-настойчиво, а голубые глаза смотрели чуть-чуть улыбаясь.
Я сначала хотел спросить, как он сюда попал, но потом все забывал об этом и каждый раз, как эта мысль приходила ко мне, какой-нибудь вопрос моего гостя заставлял меня забывать ее.
Да к тому же головная боль делалась прямо нестерпимой и жар у меня увеличивался. Я это чувствовал.
— Это сказал Скобелев. «Лопата — это такое же орудие борьбы, как и ружье!»
— Да, — сказал капитан, садясь. — И сие справедливо, особливо в настоящее время, насколько можно мне было заметить за кратковременностью пребывания моего в армии вашей. В мое время войска в бою, раболепствуя местным предметам, притягивались некоею бессознательною силою к ним, ища найти за ними закрытие от огня. Ныне лопата освободила пехоту от рабства у закрытий… Да! Инженерное дело столь высоко стоит ныне, сколь мы и не помышляем!
— А откуда лее вы, капитан? Вы из отставки, что ли?
— Я? О, нет! Из отпуска, хотя и очень, очень продолжительного! Но сие не суть важно! Не будем касаться этой материи…
— Не угодно ли вам чаю… Или закусить? Я кликну денщика, — сказал я, подымаясь с места.
Но капитан жестом остановил меня… И я с удивлением увидел, под распахнувшейся шинелью, какой-то необычный для меня мундир… Я изумился, но в том состоянии, в каком я находился, тогда все меня затрагивало как-то очень слабо, неглубоко…
— В далекой юности моей довелось мне быть во Франции… В Париже… Там знавал я некоего шевалье де Клерака… Сомневаюсь, чтоб ведомо вам было имя сего иноземного офицера… Он немало потрудился для фортификации… Вот бы его сюда! Много для себя поучительного он увидел бы! Вот он всегда и говорил: придет время, когда фортификация научится создавать столь мощные укрепления, что чрез их неодолимую преграду невозможно будет пробраться! Молод я был тогда весьма! А и тогда уже думал, громко сказать не решаясь, благопристойности ради, что нет неодолимых препятствий для должно настроенных и полных победоносного духа войск!.. Особливо же в штурме, да под огнем! Никакие «ласточкины хвосты» и прочая мудрость не удержат!