Тень. Своя судьба
Шрифт:
Уже лежа в постели, я пыталась обдумать произошедшее, но мысли в голове путались, ускользали, не позволяя себя поймать, а я теряла равновесие и всё падала, падала в пугающую черноту сна. Я знала, что сплю, догадывалась, что за пределами окружающей меня тьмы где-то должен быть свет, но выйти к нему не получалось, как и проснуться. Я пыталась вызвать в памяти образ, который меня всегда успокаивал -- лицо женщины, что считала своей матерью, но видение, которое я так старательно ткала, расползалось, стоило мне самую малость ослабить внимание. Хотелось плакать, но глаза мои оставались сухими. Только и оставалось, что пялиться в
А утром я проснулась больной. Спина пылала, будто узор вчерашний не кистью рисовали, а выжигали огнем, все тело била крупная дрожь, голова раскалывалась от боли, а в глаза словно песку насыпали. Терпеть боль я тогда еще не умела, а потому лежала и тихонько хныкала, но никто ко мне не приходил.
Потом меня вдруг осенило, что дежурная нянька, видать, просто не знает, что я здесь, и надо ее позвать. Сползти с постели стоило мне неимоверных усилий, но до двери я так и не дошла -- потеряла сознание.
Не знаю, кто нашел меня, но в следующий раз я очнулась снова в постели, а у изголовья сидела няня Тиса -- средних лет женщина (мне она тогда казалась почти старухой) с обветренным лицом и шершавыми руками, которыми она время от времени меняла влажную тряпицу у меня на лбу.
– - Изверги, -- бормотала няня, глядя куда-то мимо меня, -- сказали, лекаря звать не надо. Само пройдет, мол.
Болела я еще два дня, а на третий поднялась и на дрожащих ногах дошла до уборной.
Няни в комнате не было, однако на тумбочке у кровати стояла тарелка с остывшим завтраком. Выглядел он не слишком аппетитно, но желудок урчал от голода, и мне пришлось запихнуть в себя склизкую кашу, а когда тарелка опустела, я устроилась на кровати, закутавшись в одеяло, и задумалась.
Чувствовала я себя престранно: вроде ничего не болело, но тело казалось чужим, непослушным, тяжелая голова клонилась к подушке.
Обед я проспала, а к ужину, так никого и не дождавшись, доковыляла до столовой. Соседки по столу не обратили на меня внимания, даже не спросили о том, где я была. С одной стороны, мне это было на руку -- дружбы особой я ни с кем не водила и общаться не жаждала; с другой -- странно все-таки... будто я и не исчезала никуда и не появилась снова. Словно меня и не было никогда. Мне показалось, что события последних дней окончательно отделили меня от других детей. У меня теперь будет другая жизнь. Я не очень себе представляла, какая именно, но точно другая.
Однако после ужина я почувствовала некоторую растерянность, потому что не знала, куда мне теперь идти -- возвращаться в общую спальню или в каморку, где я провела эти дни. Но все решилось само собой: как выяснилось, в спальне меня никто не ждал, с моей кровати сняли постельное белье, а из тумбочки исчезли все мелочи, составлявшие радости девчоночьей жизни -- самодельная тряпичная куколка, праздничная синяя лента для волос, прозрачный камушек, представлявшийся мне драгоценным... Потеря меня почему-то не огорчила -- все это, казалось, принадлежало другой девочке, которая была ДО ТОГО, приютской сироте с чужим именем, а у меня с некоторых пор имени не было вовсе, ни своего, ни чужого.
Я вернулась в каморку, поскучала немного и легла спать, чтобы наутро обнаружить, что обо мне все забыли. Никто не пришел меня будить -- я сама проснулась еще до рассвета, сходила на завтрак, не без удивления обнаружив, что тарелку с кашей на мое обычное место все-таки поставили, молча проглотила свою порцию и поплелась на занятие.
Урок письма я честно проскучала: наставница повторяла простейшие темы для тугодумов, и выдержать это занятие оказалось непросто. На уроке счета я ожила и даже тянула руку, желая ответить на вопрос наставницы, но та опрашивала кого угодно, кроме меня. Это было немного обидно, потому что учиться мне все-таки нравилось, особенно тому, что у меня хорошо получалось. Вот уроки рукоделия были мне в тягость, и я с раздражением ковыряла иголкой натянутую на пяльцы ткань, покуда не обнаружила, что и здесь наставница обходит меня своим вниманием. Словно меня и вовсе нет в классной комнате. Интересно, а если... Я отложила свою кривую вышивку, поднялась и неспешно прошествовала к выходу. Никто не окликнул меня. Никто даже не посмотрел мне вслед. Маленькая девочка с чужим именем действительно перестала существовать.
Это было странно, непонятно, но по некотором размышлении я увидела для себя выгоды в новом положении: можно было ходить только на те уроки, которые интересны, не бояться наказания за прогулы или нерадивость... И даже книжку в скудной приютской библиотеке я взяла с той полки, куда малявки вроде меня не допускались. И никто даже слова не сказал.
Книжка оказалась на диво скучной, но я все равно дочитала ее до конца и немножко гордилась этим подвигом. Только похвастаться было некому.
Я уже начала входить во вкус беззаботной жизни, когда ей внезапно пришел конец: за мной снова явилась Она и на этот раз все-таки увела меня из воспитательного дома. Я ни о чем и ни о ком не жалела, позволив двери в прошлое закрыться за моей спиной. За прошедшие дни я успела привыкнуть, что уже существую отдельно от этого мирка, не являясь больше его частью.
***
Мы долго ехали в карете, и я периодически задремывала под перестук копыт, потом просыпалась и, пользуясь тем, что моя спутница погружена в чтение, с удовольствием глазела в окошко.
Прибыли мы к вечеру, я успела изрядно утомиться -- и долгим сидением в карете, и изобилием впечатлений, а потому, когда Бьярта Солнум привела меня в комнату и объявила, что здесь я теперь буду жить, только кивнула покорно и упала на кровать, не раздеваясь, едва за хозяйкой закрылась дверь.
Свое новое жилище я рассмотрела только утром. Комната, как я теперь понимаю, была невелика и обставлена довольно скромно, однако по сравнению с каморкой в воспитательном доме, не говоря уж об общей спальне, которую я делила с пятнадцатью другими девочками, она показалась мне настоящими хоромами, достойными принцессы.
А может, думалось мне, я и есть принцесса? Меня потеряли во младенчестве, а теперь нашли и вот-вот вернут родителям? Всякая девочка из сиротского приюта мечтает о подобном, а у меня с недавних пор появились основания верить в собственную исключительность.
Во-первых, меня теперь кормили. Нет, я и прежде не голодала, но приютская еда не шла ни в какое сравнение с тем, что подавалось на стол в доме Бьярты Солнум. Правда, к еде прилагалось множество столовых приборов, которыми я не умела пользоваться, а хозяйка требовала неукоснительного соблюдения правил этикета, но меня это не слишком тяготило: я была наблюдательна, быстро перенимала новые навыки, и по рукам мне досталось всего пару раз, в самом начале.