Тени Бога
Шрифт:
— Вы хотите сказать, что, если мы проиграем войну, машины тьмы никогда не будут использованы?
— Никогда — слишком большой срок, мистер Франклин. Но все возможно. Не питайте иллюзий, человечество все равно будет вымирать, только медленно. Или, если повезет, либералы со временем вернутся к власти, чтобы спасти горстку людей, хотя к тому моменту крупные города и все наши научные достижения будут у нас отняты.
— Но человечество выживет.
— Возможно.
Франклин вздохнул и пятерней взъерошил волосы.
— Они
— Возможно, они подозревают, что вы слишком близко подошли к созданию контрмер. Или же… — Взгляд Улера уплыл в сторону, но в следующее мгновение он уже впился во Франклина. — Я думаю, они сами их боятся. Боятся, что машины могут по какой-то причине развернуться в их сторону. Я не знаю, как это может произойти, но из обрывков того, что я слышал, у меня сложилось такое мнение, я бы даже сказал предположение. — Улер ненадолго задумался. — Вы нашли в записях Сведенборга описание того, как были созданы машины тьмы?
— Насколько я понял, ими управляют не malakim. Машины тьмы — это нечто новое, созданное из самих malakim. Но полной ясности на этот счет у меня нет.
— Слабый инструмент этот мозг. Только и может предполагать, что бы такого придумать, чтобы напугать malakim.
— Да, знания даются большим трудом.
— У меня та же история:
— Но вы согласны помочь мне? Поработать со мной в лаборатории? Хочу, чтобы нам было, что противопоставить машинам тьмы.
Улер чуть заметно улыбнулся:
— Честно говоря, мистер Франклин, я и не думал, что вы меня об этом попросите.
7
Духи и Бог
Адриана ехала верхом, сидя в дамском седле, по грязной дороге, тянувшейся меж уходящих к горизонту полей. Воздух был пропитан едким запахом пороха и конского навоза. За спиной она слышала скрип повозок, болтовню маркитанток и шлюх и бой барабанов.
Стройный и мускулистый Николас д'Артаньян ехал рядом с ней, покачиваясь в седле.
— Как ты чувствуешь себя, любимая? — спросил он Адриану.
Она не знала ответа. Она его не помнила. Она закрыла глаза и видела только плывущие по небу и разрывающиеся на части цветные облака.
— Где мы, Николас?
— Где мы? — эхом повторил он, слегка нахмурившись. — Думаю, мы вместе.
— Я… я… — Язык у нее вдруг сделался толстым и неповоротливым. — Я люблю тебя, — кое-как выговорила Адриана.
— Я знаю.
— У меня есть сын.
— Я и это знаю. Ты назвала его моим именем. Но это не мой сын.
— Я хотела нарожать тебе много сыновей. Если бы детей можно было рожать не телом, а сердцем, это был бы твой сын. Я никогда никого не любила так, как любила тебя.
Едва заметная улыбка тронула губы Николаса, словно он улыбался про себя.
— Одна из величайших благодатей, я думаю, умереть в первый день любви.
— Пожалуйста, не говори так.
— Я всегда говорил с тобой о том, что я чувствую, когда у меня хватало на то смелости. Но сейчас смелость и трусость равно абсурдны. — Его седло скрипнуло, он развернулся, чтобы посмотреть на нее. — Ты собираешься убить его, ребенка, рожденного любовью наших сердец.
— Нет.
— Да. Точно так же, как ты убила меня.
— Николас, нет.
— Точно так же, как ты убила Эркюля.
— Нет, — прошептала Адриана и постаралась взять себя в руки. Она взглянула на Николаса. Он был совсем мальчик. И что он знал? — Ты сам себя убил, — сказала она. — Ты мог бы жить.
— Мы могли уехать вместе, ты и я, — сказал Николас. — Я все подготовил к этому. Я уговаривал тебя.
Адриана покачала головой:
— Но я вынуждена была… Ты пытаешься смутить меня. Ты один из моих врагов?
— К тебе возвращается память.
— Да. Ты Николас? Или ты один из тех, кто приходил раньше? Лилит? София?
Николас улыбнулся загадочной и одновременно раздражающей улыбкой:
— Может быть, я твой сын. А может быть, Эркюль. Кем еще ты хочешь, чтобы я был?
— Что тебе нужно? Пришел мучить меня? Напомнить, что все, кого я любила, умерли? Моя душа зачерствела.
— Настолько, чтобы убить собственного сына?
— Я не знаю его. Он не знает меня, единственное чувство, которое он ко мне испытывает, — ненависть. Разве он мне сын?
Николас на это лишь рассмеялся.
— Что тебе нужно? — вновь спросила Адриана.
— А Бог так любил мир… — начал Николас, глядя на нее в упор своими византийскими глазами. — Бог любит этот мир, Адриана.
— Во время нашего последнего разговора ты сомневался в существовании Бога.
Он слегка нахмурился:
— Возможно, я неточно выразился, возможно, вера вновь вернулась ко мне. Возможно, я люблю мир, и этого достаточно.
— Есть Бог, нет Бога, знаю только одно: Он меня не любит.
— Может быть, и не любит, а может быть, ты не можешь почувствовать Его любовь. Когда ты любила Николаса, ты любила каждый атом его существа? Оплакивала каждый его выдох и дорожила каждым вдохом? Ты страдала, когда он обрезал ногти или когда ему стригли волосы? Любовь Бога отличается от человеческой, Адриана. Она более глубокая и сложная, способная вызывать ужас и требующая жертв.
— Каких жертв?
— Твоих жертв, — шепотом прозвучало в ответ.
Правая рука Адрианы светилась, с помощью левой Адриана подняла ее вверх.