Тени черного леса
Шрифт:
Между тем дед достал бутыль какой-то мутной цветной жидкости. Это был польский вариант фруктового самогона.
— Ну, за знакомство! — поднял дед первый стаканчик. Нет, все же чувствовалось, что Польша ближе к Европе. Тут пили уже не стаканами, а чем-то вроде стопок. (В Германии под это дело шли микроскопические рюмки.)
И тут же дед поинтересовался:
— А вы откуда будете?
— Из-под Варшавы.
— И как жизнь?
— Как-как, плохо, — ответил Мирослав. — Все разрушено, заводы стоят, работать негде. Вот ходим, меняем соль на продукты. Правда, говорят, собираются Варшаву восстанавливать. Да только когда это будет… Люди кормятся, чем Бог послал. Кто-то, конечно, сумел устроиться. Но не всем же везет…
Они заранее договорились, что будут изображать эдаких мелких спекулянтов, которые шатаются по глубинке в поисках чем поживиться. Как объяснил Мирослав, поляки такое вполне понимали.
— Кто-то и при немцах умел устроиться. А власть-то чья? — поинтересовался старик.
— Кто ж его поймет? Считается — у нас теперь временное правительство. А с другой стороны — русская армия. И та польская армия, которая была с русскими.
Мирослав старался говорить как можно более округло. Потому что взгляды на происходящее у хозяев могли быть совершенно неожиданные. По дороге Мирослав просветил Мельникова по поводу заковыристости ситуации в Польше. Дело ведь не только в том, что, с одной стороны, поляки терпеть не могли немцев — не только как оккупантов, но по жизни — а с другой — к русским тоже не питали особой симпатии. Но ведь новые власти-то кроме всего прочего были коммунистами! Что нравилось далеко не всем. Так что, на послевоенный бардак накладывалось еще нечто, напоминающее Россию в 1918 году — то есть различные классовые противоречия.
— Опять москали, — загундела старуха. — Нет житья. Немцы ушли, русские пришли.
— Да лучше уж русские, чем ваши борцы за свободу! — резко сказала вдруг Марыся.
До этого девушка занималась делами несколько иного свойства, далекими от политики. Она внедрилась между Мельниковым и Мирославом и некоторое время явно колебалась в отношении дальнейших действий. Но в конце концов Сергей почувствовал, как к нему прижалось теплое плотное девичье бедро.
Все было, в общем, ясно, и реплика девушки прозвучала как доклад о международном положении на танцплощадке.
— Ты, хохлушка, молчи! — цыкнула на нее старуха.
Но девушка, судя по всему, была из тех, кого непросто заставить замолчать, раз уж она открыла рот.
— А что мне молчать, если я правду говорю. Эти борцы за свободу убили моего отца и мою мать! Отец был украинцем, да на Волыни таких смешанных пар несчитано! А мать за что убили? А за то, что с хохлом живет! Тем и спаслась, что тетка меня оттуда вытащила к родне. Да сама недолго протянула. Снасильничали ее стадом эти борцы за свободную Польшу. Сколько они так людей побили! Чем они лучше немцев? Да и с немцами эти партизаны что-то особо не воевали. Все больше по пущам отсиживались, а ночью в деревни за самогоном шастали. Пока русские танки стоят — никто хотя бы грабить не будет… — С этими словами Марыся выскочила из горницы.
— Бедовая она у нас, — покачала головой старуха. — Оно, конечно, понятно. Там, на Волыни, у нее отца и мать убили. А кто убил — поди пойми. Моя вторая дочь привела ее сюда. Сама вскоре померла. Мы думали — и Марыся помрет, но ничего. Может, оно и к лучшему. Когда немцы молодых стали угонять в Германию, ей, как дурочкой, побрезговали. Вот только как распустит язык при чужих людях…
— Не беспокойтесь, мамаша. Мы люди не болтливые. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Правда, Стась, — обратился Мирослав к Мельникову.
— Оно, конечно. Доносить не побежим.
Выпили по второй. Тут стало видно, что дедок лелеет под сердцем какой-то заветный вопрос — но все никак не решается его задать.
Решился он после третьей.
— Вот… Вы, ребята, к столице поближе живете. А слышно что-нибудь про землю на севере?
— Какую такую землю?
— Да вот ходят слухи, что Восточную Пруссию будут делить. Немцев оттуда выгонят. Половину отдадут москалям, половину — нам.
Вот те здравствуй, жопа, Новый год, — выругался про себя Мельников. Оказывается, о сверхсекретных планах советского руководства знают в глухом закоулке Польши.
— Мы ни о чем таком не слыхали, — осторожно начал Мирослав. — Да это и вряд ли. Куда там! Вы бы видели, что в Варшаве творится. Порядок — только там, где русские. Куда уж нам какие-то там земли заселять! — Помолчав, он осторожно задал вопрос: — А кто ж такие сказки рассказывает?
— Ходят такие слухи. И эти вот, в городке, примерно о том же разговоры разговаривают.
— А «эти» — они кто?
— Кто ж их поймет? Они называют себя местной самообороной. Говорят, что подчиняются Временному правительству. Но мне почему-то кажется — никому они не подчиняются. Да и местных среди них — раз-два и обчелся. Все больше какие-то пришлые. Многие, говорят, с Волыни.
— А ведут себя как?
— В общем, ничего. Иногда проводят реквизиции — забирают скотину. Но платят — золотом. Людей не обижают.
— А что ты удивляешься? — вполголоса спросил Мирослав Сергея. — Умная лиса — и та не ворует кур в ближайшем курятнике. Что ж, завтра пойдем знакомиться с этим местным самоуправлением…
Сергей вышел на крыльцо покурить. Вокруг сгустилась уже полная темнота, в которой белело платье Марыси. Девушка сидела на ступеньках, и плечи ее тряслись от рыданий.
— Что плачешь? — спросил Мельников, усаживаясь рядом с нею.
— Да так, родителей вспомнила. У нас была такая дружная семья. И кому мешало, что они говорили на разных языках… А ведь знаешь что? — Марыся схватила Сергея за руку. — Ведь те, что звали «бить хохлов», или те, другие, кто орал, что «надо истребить всех ляхов», — они точно яйца из одного лукошка. И все какая-то пьянь и рвань.
Марыся была несколько чересчур образованной для крестьянки. Заметив это, Мельников насторожился.
Девушка это, похоже, почувствовала.
— Я хотела быть учительницей. Стала вот, как же… Туда, на Волынь, я уже никогда не смогу вернуться. Да и тут трудно увидеть людей с нормальными лицами. Такими, как у тебя… — Она взяла руку Сергея и положила себе на грудь. — Мне тут очень одиноко… — сказала она, будто бы извиняясь.
Марыся взяла Сергея за руку и повлекла в глубь двора в одну из пристроек, где оказался сеновал. Девушка торопливо стянула с себя платье и сбросила туфли. Видно было, что она очень стесняется, но решила идти до конца. Она торопливо раздела Сергея и легла рядом с ним. Тело Марыси и в самом деле было крепеньким, с вызывающе торчащими грудями. Она старательно, но неумело обнимала Мельникова.