Тени грядущего зла
Шрифт:
— Но синяки у него на горле… Он чуть было сам себя не задушил!..
— Главное — держать его пока связанным; к утру все пройдет.
Машина скользнула на темную осеннюю дорогу.
В три часа утра Чарльз лежал с открытыми глазами в своей маленькой темной комнатке. Белье намокло от пота. Он весь горел. К этому моменту у него не осталось ни рук, ни ног и начало превращаться тело. Мальчик, не двигаясь, лежал на кровати и только с безумной сосредоточенностью смотрел в безбрежное пространство потолка. Какое-то время он метался,
Он чувствовал, как оболочка его тела начинает изменяться, органы — перемещаться, а легкие внезапно взорвались, словно меха, наполненные горючим. Комната осветилась тревожными бликами, похожими на мерцание очага.
Теперь у него больше не было тела. Оно исчезло. Совсем. То есть оно осталось, но при этом было выключено, как под наркозом, внутри же все пылало и вибрировало. Казалось, нож гильотины аккуратно отделил его голову, и вот теперь она, сияя, лежала на подушке, залитой лунным светом, а тело все еще жило, но принадлежало уже кому-то чужому. Болезнь поглотила его — и, поглотив, воспроизвела сама себя.
И короткие волосы на руках, ногти и шрамы на ногах, и маленькая родинка на правом бедре — все было воссоздано безупречно.
«Я мертв, — думал он, — меня убили, и все же я как бы жив. Мое тело умерло, теперь это только болезнь, и ведь никто никогда об этом не узнает. Я буду есть, пить, гулять, но это буду уже не я, а нечто иное. Что-то настолько плохое, настолько злое, что мне даже и не представить. И это нечто станет покупать ботинки, есть мороженое, и, быть может, через какое-то время женится, и будет плодить новое зло в несметных количествах! И никто не будет подозревать об этом…»
Теперь волна жара заскользила вверх по шее, ударила в щеки, и они зажглись, словно он выпил стакан горячего вина. Губы пересохли, а веки, словно подпаленные листья, охватило огнем. Из ноздрей маленькими язычками вырвалось голубое пламя.
Ну вот и все, подумал он. Сейчас это захватит голову и укрепится в глазах, в каждом зубе, в каждой извилине мозга, в каждой волосинке и изгибе ушей. И от меня совсем ничего не останется.
Он чувствовал, как мозг наполнился кипящей ртутью. Как левый глаз, будто улитка, повернулся в глазной впадине, а затем вынырнул уже иным. Он окривел. Левый глаз больше ему не принадлежал. Теперь это была вражеская территория. Язык исчез, его словно отрезали. Левая щека онемела. Левое ухо не воспринимало звуков. Оно тоже принадлежало кому-то другому. Это нечто, что зародилось в нем, и были те самые минералы, подменившие суть дерева, болезнь заменила каждую живую здоровую клетку.
Он попробовал закричать и услышал свой громкий, пронзительный вой. Мозг открыл шлюзы, потоком унесло правый глаз и правое ухо, он ослеп и оглох, превратившись в сплошное пламя, кошмар, ужас. Он превратился в смерть.
Стояло ясное утро, и свежий ветер подталкивал в спину доктора, поднимающегося по тропинке к дому. Внезапно в окне он увидел полностью одетого мальчика. Чарльз не помахал в ответ на приветствие.
— Что это? Ты встал? Господи!
Доктор взлетел по ступеням, задыхаясь, ворвался в спальню.
— Почему ты встал с кровати?! — накинулся он на мальчика и сразу же простучал грудную клетку, проверил пульс и потрогал лоб.
— Совершенно невероятно! Здоров! Здоров, клянусь Господом!
— Я больше никогда не заболею. Никогда в жизни, — объяснил мальчик, спокойно глядя в огромное окно. — Никогда.
— Надеюсь, что так. Выглядишь ты прекрасно, Чарльз.
— Доктор?
— Да, Чарльз?
— Могу я пойти сейчас в школу?
— Думаю, что лучше отложить это до завтра. Ты нетерпелив…
— Да. Мне нравится школа. Ребята. Я хочу играть с ними, драться, плеваться, дергать девчонок за косички, пожимать руки учителям, перелапать всю одежду в раздевалке, и еще хочу вырасти и поехать путешествовать, и пожимать руки разным людям, а потом жениться, и нарожать кучу детей, и ходить в библиотеки, и брать книги — я хочу всего этого! — говорил мальчик, не отрывая взгляда от окна, в котором сияло сентябрьское утро. — Каким это именем вы меня только что назвали?
— Что? — переспросил пораженный доктор. — Я назвал тебя Чарльзом, как же еще?
— В конце концов, лучше, чем никак. — Мальчик пожал плечами.
— Я рад, что ты хочешь вернуться в школу, — сказал доктор.
— Я действительно жду этого с нетерпением, — улыбнулся мальчик. — Спасибо вам за помощь, доктор. Вашу руку.
— С удовольствием.
Они важно обменивались рукопожатиями, пока свежий ветер лился в распахнутое окно. Они, наверное, целую минуту трясли друг другу руки, и мальчик, улыбаясь, благодарно смотрел на старика.
Затем, смеясь, сбежал с доктором вниз и проводил его к машине. Сзади шли родители и радовались благополучному исходу.
— Здоров на все сто! — объявил доктор. — Просто невероятно!
— И силен! — улыбнулся отец. — Можете себе представить — развязался сам! Не так ли, Чарльз?
— Неужели? — спросил мальчик.
— Именно! Но каким образом тебе это удалось?!
— О, — проговорил мальчик. — Столько времени прошло…
— Очень много!
Все засмеялись, а мальчик потихоньку поставил босую ступню на дорожку и дотронулся до красных муравьев, суетливо метавшихся по тропинке. Его глаза таинственно вспыхнули. Пока родители болтали с пожилым доктором, муравьи остановились, задергались и, скорчившись, замерли на цементе.
— До свидания!
Помахав из окошка автомобиля, доктор уехал.
Мальчик пошел к дому. По дороге он смотрел на город и тихонько мурлыкал под нос «Школьные годы».
— Как хорошо, что он снова здоров, — сказал отец.
— Ты только погляди! Он прямо рвется в школу!
Мальчик молча обернулся. Потом крепко по очереди обнял их и несколько раз поцеловал.
Затем все так же молча бросился в дом. В гостиной он быстро распахнул птичью клетку и, запустив туда руку, погладил канарейку. Один раз.