Тени исчезают в полдень
Шрифт:
– Эх, дядя Илья! Так ведь Иаков про искушения зла говорит, а Иеремия – о проникновенном гласе Божьем, зовущем к добру, к перерождению духовному. – И, поглядев в глаза Юргину, заключил: – Но я все равно считаю, что ты достоин водного крещения.
– Да отстань ты! – прикрикнул уже с раздражением Юргин. – На черта мне оно, это крещение!
Так ничего и не понял Купи-продай. Митька хмыкнул и замолчал.
А паром между тем был уже на середине реки.
Вдруг Клашка толкнула сперва Ирину, потом Варьку, показала глазами на Митьку:
– Смотрите-ка!
Купи-продай, свесив с бревна ползада, сидел, облокотившись о колени, всем своим видом показывая величайшее презрение не только к присутствующим на пароме, но и еще, по крайней мере, к половине человечества, если не ко всему сразу. А Митька, откинувшись на перила парома, сосредоточенно прижигал папироской его штаны.
Потом Митька стал невозмутимо курить, раздувая струйками табачного дыма занявшееся, видимо, уже место. В глазах его прыгали чертики.
Пока Клашка, Ирина и Варька соображали, что там колдует такое Митька, Юргин вдруг заговорил, не меняя позы:
– Тоже мне руководители! Устин этот, хошь Захарка… Чего народ мучить! Жилы рвем, а сено все одно гниет. Может, им панфары за геройство бить на собраниях будут, а я при чем? Я, откровенно даже сказать, здоровьем слабый. В груди у меня что-то заходится… Или вот еще, тоже работнички в нашем сельповском магазине, – съехал он вдруг на свою любимую тему. – На днях в скобяном отделе ухват покупал. Мне его швырк на прилавок. Заверните, говорю. «Бумаги нет…» Как это нет, спрашивается?! Коли зашел трудящийся колхозник в магазин, так ты его культурно обслужи. В торговом деле первый вопрос – культура и взаимная вежливость, потому что… Ой! Ой!!
– Что, что, дядя Илья? – участливо заглянул в глаза Юргину Митька.
– О-ой! – Юргин выскочил на середину парома, пританцовывая, закрутился на месте, хлопая себя то одной, то другой рукой по заду.
Первой захохотала Клашка, поняв, в чем дело. За ней закатился басом Филимон.
Но большинство колхозников молча и удивленно смотрели на Юргина.
– Батюшки, не родимец ли его схватил? – испуганно воскликнул женский голос.
– Обыкновенная самодеятельность, – успокоил Митька. И отчетливо пояснил: – Знаменитый артист Купи-продай исполняет баптистский танец.
– Бапти… Самодель… э-э, люди! – прыгал посреди парома Юргин, высоко вскидывая ноги. – Ведь он, однако, Митька…
И это было до того уморительно, что даже колхозники, настроенные самым мрачным образом, начали улыбаться. Улыбнулся и Фрол Курганов, засветилась веселая искорка в продолговатых, вечно печальных глазах Варьки Морозовой. А Ирина уткнулась в плечо Клашки Никулиной и вытирала кулаком проступившие от хохота слезы.
– Да отчего это он… Клашенька? – с трудом прокричала Ирина.
– Видишь ли… понимаешь ли… – только и смогла проговорить Клашка.
Илья Юргин вдруг сел на доски. Но тут же вскочил, точно подброшенный пружиной, закрутился еще сильнее.
– Горю… горю ить я!.. Штаны еще новые почти были! Э-э…
– Что ты говоришь?! – подскочил
– Еще спрашиваешь, дьявол! Вот тут, тут смотри! – повернулся к Митьке спиной Юргин и чуть согнулся. – Туши, что ли, гад!
Митька ковырнул в брюках пальцем, оторвал полуистлевший кусок. И тогда откуда-то из недр Илюшкиных брюк повалили сразу клубы дыма.
Сквозь неудержимый хохот послышались выкрики:
– Сгорит живьем человек!
– Воды скореича! Где ведро?
– Скидывай штаны-то! Скидывай! Сгоришь вместе с ними!
Но громче всех вопил сам Юргин, пятясь задом на Митьку:
– Туши, говорю, сволочь! Туши, паразит!
– Сейчас, браток, сейчас! – ласково говорил Митька, торопливо разматывая свою веревку. – А заодно и окрестим. Жди, когда тетка Пистимея решит, что сподобился уж… Правда, без положенного обряда.
В следующее мгновение Митька захлестнул веревку под мышками Ильи, взял его в охапку и потащил к перилам парома. Никто не успел опомниться, как «знаменитый артист», болтая руками и ногами, мешком плюхнулся в воду.
– Это еще что за шутки? – перестав смеяться, крикнул Сергеев.
– В самом деле добалуешься… Утопишь человека, – подал голос и Колесников.
– Ничего, пусть вымочит ему всю желчь.
– Да, ему вымочишь! В бензине разве с недельку выдержать…
Веревка была не очень длинной, Юргин барахтался метрах в пяти от парома, истошно выкрикивал:
– Сволочь чубатая! Анархист проклятый…
– Ну как, потухло?
– И-и-ы-ы! – простонал в ответ Юргин посиневшими губами.
– Что, еще идет дым? – огорченно переспросил Митька. – Ну не падай духом, не бросим в беде человека. Давай еще помочим.
– Ты в самом деле… шути, да знай меру, – поднялся все-таки Сергеев. – Захлебнется же…
Он подошел и отобрал у Митьки веревку. Но паром был уже почти у причала. Почуяв под ногами дно, Юргин с такой силой дернул к себе веревку, что вырвал ее из рук Сергеева и выполз на песок.
Досмеиваясь, люди сходили на берег.
Митька как ни в чем не бывало подошел к Илье, снял веревку и начал ее молча сматывать. Купи-продай беззвучно открывал и закрывал рот, пытаясь что-то сказать, подпрыгивая вокруг Митьки, размахивая руками, но это не помогало ему обрести дар речи.
– Стучат ногами тут всякие… будто их голой рукой щекочут… за обгорелые места, – сказал Митька, так же смакуя каждое слово, как сам Юргин несколько дней назад.
И ушел домой, оставив Юргина соображать, что к чему.
Знаменитый Купи-продай сообразил не сразу. Зато мгновенно догадалась обо всем Ирина. Она перестала смеяться, поискала глазами Митьку. Но его уже не было на берегу.
Задумчиво глядя себе под ноги, она пошла в деревню, забыв подождать деда.
А дед Анисим, между прочим, был единственным человеком на пароме, который ни разу не улыбнулся за все время. Он один в течение всего рейса молча сосал потухшую трубку, поглядывая то на Митьку-озорника, то на свою внучку…