Тени исчезают в полдень
Шрифт:
Вязкая, густая синь на мерзлых стеклах начала наконец бледнеть. С улицы словно кто-то беспрерывно и терпеливо тер и тер стекла, слой сини становился все тоньше, голубее, пропуская в комнату все больше света.
Захар поглядел на часы, включил радио, предварительно, чтоб не разбудить сына, почти до отказа увернув регулятор громкости, и стал слушать последние известия.
Затем диктор начал читать статью «Есть ли жизнь на других планетах», а Захар невольно вспомнил середину августа прошедшего лета.
– Полетели-и! Захар
У Захара екнуло тогда даже сердце. Неужели?.. В последнее время очень много писали, много говорили о скором полете в космос человека.
– Что орешь? – осадил девушку подъехавший к комбайну бригадир Морозов. – Ну, полетели – эка невидаль! Опять собаки полетели.
Захар побежал на полевой стан, где был радиоприемник. Да, пока полетели собаки – Белка и Стрелка. Через сутки они красовались во всех газетах мира. Впервые в истории живые существа, побывав в космосе, благополучно вернулись на Землю.
«… Мы живем накануне величайших исторических событий, – приглушенно разносился по комнате голос радиодиктора. – Заря космической эры уже отцвела, занимается ее утро. Недалек тот день, когда в космос вырвется человек. Сейчас ни у кого нет сомнения, что первый космонавт будет гражданином нашей Родины. И когда взмоет в безграничные просторы Вселенной космический корабль, управляемый человеком, вся планета снова и снова будет рукоплескать беспримерному подвигу советских людей…»
«Подвигу… – повторил про себя Захар, – Где-то люди действительно совершают подвиги, а у нас в колхозе коровы дохнут».
Чугунки, задвинутые в печь, кипели, выплескивая порой на пылающие поленья струйки воды. Но это словно была не вода, а керосин – поленья горели все ярче и ярче.
Харитоновна снова орудовала у печки ухватами.
– А картошки-то сварили? – спросил Мишка, выходя из спальни.
– Да уж не забыли, поди, про твое кушанье, – не оборачиваясь, проворчала Харитоновна. – Беспокойник ты, право. Ну, председатель – ладно, а ты чего не спишь, якорь тебя? Еще раным-рано…
Мишка прошлепал в угол, к умывальнику. Плескаясь там, говорил:
– Умаялся я вчера за поездку, как черт. Дорогу перемело, все лопатой до лопатой пришлось работать.
Еще в школе Мишка получил шоферские права и вот уже полгода работал на старенькой, обшарпанной полуторке.
Фыркая и отдуваясь, как мужик, он вылил на голову с полведра воды и, вытираясь, продолжал:
– Еду это я вчера с райцентра, под вечер уже. Возле Пихтовой пади вдруг – трах! На всю тайгу с ружья кто-то громыхнул. Гляжу, Фрол Курганов лису через дорогу прет. «Садись, говорю, подвезу». Он даже не обернулся. Что это он такой?
– Ну кто его знает… Такой уж человек. Не расслышал, может…
– А лиса здоровущая. Шапку, наверное, сошьет.
– Может, шапку, – согласился Захар. – Садись давай
Харитоновна нарезала хлеб. Мишка сосредоточенно думал о чем-то, хмуря, как взрослый, открытый выпуклый лоб.
– Кормозапарник-то везти, что ли, в третью бригаду?
– Надо везти, Миша.
– Ладно, сейчас грузить будем. Когда мне машину-то хорошую дадите? Нынче ведь еще новый грузовик купили. Хватит уж мне на этом примусе. Едешь по деревне – люди смеются.
– Вот добьешь окончательно эту… Мотор у нее хороший…
– Мотор, мотор!.. Мне пятитонку бы, а, батя…
– Будет и пятитонка…
– Ну да, будет… Мне ведь на ту осень в армию идти… – И вдруг задумался, глядя в светлеющее все больше и больше окно, – Мне бы ружье-то, батя… Нынче лис – пропасть. Едешь, а они сидят на дороге. Отбегут и снова ждут, пока не подъеду. Нисколько не боятся… В армию-то можно бы метким стрелком пойти…
– Ладно, Миша, покупай себе ружье, – сказал Захар.
– Двустволку?!
– Ну что ж, бери двустволку.
Миша просиял, даже выскочил из-за стола, схватил полушубок.
– Постой, сперва поешь! – прикрикнула Харитоновна.
– Я уже… Сейчас отвезем кормозапарник, и по пути в райцентр заскочу.
«По пути» – это крюк в полсотни километров. Но Захар сказал:
– Заскочишь. Звонили из райкома – шелуху хлопковую привезли. Нагрузишь, чтоб порожняком не гнать. В самом деле, ешь давай.
Мишка нехотя сел обратно за стол, немного смущенный, понимая, что вел себя не по-взрослому. Помолчал и сказал:
– А вчера Наталья Лукина говорит: «Я приду к вам завтра, полы помою». Я говорю: «Не надо», а Ксюха, ее дочка…
Неизвестно, что сказала Ксюха, потому что Мишка вдруг замолчал и даже почему-то чуть смешался. Захар будто и не приметил этого, спросил:
– И что же Ксюха?
– Да так. Ничего.
Захар смотрел на Мишку и чувствовал, как плавится у него в груди что-то теплое, как поднимается ласковое и нежное к этому начинающему взрослеть человеку. Было радостно, уютно как-то рядом с ним и одновременно не хотелось, чтобы он взрослел.
Вспомнился Захару далекий летний пасмурный день, когда в колхоз привезли несколько семей эвакуированных оттуда, где горела земля. Возле узлов и котомок сидела немолодая русоволосая женщина со строго поджатыми губами и кормила грудью ребенка. Вокруг нее на траве пищало и хныкало еще с полдюжины ребятишек, среди которых было два ползунка.
– Это что же… все твои? – спросил Захар, останавливаясь возле женщины.
– Мои, стало быть, – ответила она.
После Захар узнал, что половиной ребятишек, в том числе и двумя грудными, Мария Дмитриевна – так звали женщину – «обзавелась» в пути, во время следования эшелона с беженцами в тыл. Эшелон несчетно бомбили, иные вагоны разнесло в щепки. И родители этих ребятишек были похоронены где-то за Волгой, вдоль железнодорожной насыпи.