Тени киновари
Шрифт:
Матра была одна из самых новых в Урике, и не могла в полной мере оценить великую традицию, которая приводила ее любимого продавца фруктов на этот угол каждое утро. Он просто был там в тот первый раз, когда она решила принести фрукты Отцу, и с тех пор так повторялось каждое утро.
— Кабры, элеганта, — сказал он с улыбкой, показывая на крепкие серые сферы. — Почти свежие, из поместья Долфилиуса. Самые первые из нового урожая и самые лучшие. Каждый за осколок, два осколка за несколько.
Продавец фруктов говорил не переставая, не ожидая ответа от Матры, и он называл ее элеганта, а Отец сказал, что это вежливое слово для тех, кто, как и она, выбрал не самую лучшую дорогу в жизни, но
Года и урожаи смущали Матру. Ее жизнь состояла из дней и ночей, как ожерелье из бусинок, за каждой темной обязательно следовала белая, без изменений. Другие говорили о неделях и годах, о том, что растут и становятся старше. Они говорили об урожаях, о выращивании растений и фруктов. Она была достаточно умна, чтобы составить вместе куски говоломки и понимала, что еду не делают в тележках, которые каждое утро появляются на вчерашнем рынке; еда рождается где-то за стенами города. Но рост, развитие, старость — довольно таки трудное понятие для того, кто сам не родился, никогда не был ребенком и не может вспомнить что он был другим, не таким как сейчас.
Глядя на кабры Матра опять почувствовала свое отличие от них — свою сделанность и новизну — как если бы она стояла в пустой пещере и ее жизнь была скудным собранием воспоминаний, спиралью, брошенной к ее ногам.
Сконцентрировшись, Матра обнаружила, что в ее воспоминаниях есть шесть мест с кабрами. Точно, шесть, значит шесть лет, так как кабры рождаются, потом они зреют, потом появляются на тележке продавца фруктов, ровно один раз в году. Тогда прошло ровно шесть лет с того момента, как она обнаружила себя в Урике и начались ее воспоминания, потому что самое первое место с каброй, когда ярко красный, холодный и очень сладкий нектар хлынул в ее горло, было в самом начале спирали. И сегодня она должна сделать в памяти отметку, сегодня она должна запомнить седьмое место с каброй. Ровно семь лет она находится в Урике и живет в хижине, сделанной из костей и стоящей на берегу подземной воды, ровно семь лет…
Перехватив шаль немного по другому, Матра протянула руку навстречу утреннему свету. Затем она вытянула один длинный узкий палец, заканчивавшийся темно-красным, длинным и острым ногтем.
— Только один, элеганта? А что с остальными? Купи, разделишь их со своими сестрами Матра резко качнула головой. У нее нет сестер, нет семьи, не считая Отца, который говорит, что сладкий сок кабры портит его старые зубы. Впрочем, в их костяной хижине живет еще дварф, Мика. Как и у нее, у Мики нет семьи, но семья Мики погибла в огне, и Отец приютил Мику, так как он был рожден. Он был «юный», сказал Отец, но не совсем новый, и без родственников, которые могли бы позаботиться о нем.
Мика появился после последнего места с каброй. Матра не знала, любит ли он сладкие плоды.
Она протянула второй узкий палец.
— Умно, элеганта, очень умно. Дай мне твой мешок.
Она распутала клубок завязок на рукаве своего плаща. Пока Матра выбирал два осколка керамической монеты из своего кошелька, торговец подкинул целых четыре кабры в ее мешок. Матра не хотела других фруктов, но он не заметил этого, хотя она и покачала головой. Она подумала, что может быть стоит протянуть руку и коснуться его головы, чтобы привлечь его внимание; впрочем Отец говорил, что незнакомцы не касаются друг друга, если они не дети, а она — несмотря на свою новизну — не была ребенком. Взрослые люди привлекают внимание друг к другу словами.
Одной рукой придерживая шаль, и вытянув вперед вторую, с двумя
— Э, элеганта? Я не понял тебя. Сними свою маску.
Матра отшатнулась. Она дала керамическим кусочкам упасть на землю, быстро зашнуровала свой мешок в рукаве с четыремя кабрами и испарилась.
— Элеганта…?
Но Матры уже не было, она бежала по направлению к эльфийскому рынку, подбородок опущен вниз, шаль окутывает плечи.
Она никогда не снимала свою маску, за исключением своей костяной, накрытой шкурами животных хижине, ну и в резиденциях высших темларов, конечно, но больше нигде. Хотя эта маска не была такой же частью ее, как, например, блестящие метки на плечах и на лице, но она носила ее в тот момент, когда начались ее воспоминания. Ее создатели дали ей маску, чтобы спрятать свои ошибки. Так сказал Отец, когда тщательно осмотрел части маски, сделанные из кожи и металла… и когда взглянул на ее лицо, которое должно было оставаться скрытым, по мнению ее создателей.
И вовсе не из-за маски ее слова было трудно понять; опять-таки ошибка ее создателей. Она сама упала на пол в тот первый раз, когда увидела свое лицо в серебряном зеркале — единственный раз за всю жизнь она потеряла сознание. Потом она со злости разбила зеркало и прокляла своих безымянных создателей: они забыли сделать ей нос. Две выгнутые щели с красными краями выходили из костяного гребня между глаз. Щели заканчивались около рта, который также был просто ужасной формы. Губы Матры были тонкие и почти не изгибались. А челюсти были слишком узкими для гибкого, подвижного языка, который другие разумные расы использовали, чтобы произносить слова. Язык, который ее создатели дали ей, как и тонкие чешуйки на ее белой коже, они, почти наверняка, взяли от ящерицы.
Не имела значения как сильно она старалась, как много раз она повторяла опять и опять слова, которые так отчетливо слышала в своей голове. Когда они выходили из ее рта, их было почти не узнать. Отец мог понимать ее, но Отец мог слышать слова в ее голове даже если она их и не говорила. Некоторые из высших темпларов и их гостей тоже имели такой дар. Зато из всех остальных только Мика мог понимать то, что она говорила, увы.
Эльфийский рынок был миром в себе внутри города Лорда Хаману. У него были собственные стены, построенные напротив стен города, и свои собственные ворота, открывавшиеся в Урик. Посты темпларов раполагались там, где двери были толстые и высокие, а их петли заржавели, так как ими давно не пользовались. Почему темплары располагались там, что они выискивали, на что смотрели, оставалось загадкой. Иногда они обыскивали тех, кто входил или выходил, некоторым из них не везло, и они исчезали, навсегда, даже если их не убивали на месте, но они никогда не обыскивали ее, даже когда она в панике вбегала в ворота, как сейчас.
Может быть они знали, кто она такая — или где она проводит ночи. Может быть она была слишком другой, непохожей — даже для них. Так что и этим утром они разрешили ей пройти через ворота не произнеся ни единого слова, как они делали это каждым утром.
В отличии от остальных рынков Урика эльфийский рынок не был пустым местом, куда приезжали фермеры, ремесленники и бродячие торговцы, которые распродавали свои товары и исчезали. Эльфийский рынок вообще был не рынком, а отдельным городом, первоначальным Уриком, возникшим еще до Дракона, королей-волшебников и безжизненных Пустых Земель, а теперь окруженным намного большим городом. Могучей силы Лорда Хаману здесь опасались всерьез, зато на его законы по большей части вообще не обращали внимания, так как неписанные законы этого древнего квартала были жестоки и эффективны.