Тени надежд
Шрифт:
– К чему оправдания, – заявил Кратер, – судит всегда победитель и только он прав в итоге. Давай уже покончим с этим, Антипатр, я очень устал и хочу спать. В Аиде мне это точно дадут сделать.
– Я уже говорил вам, что не намерен никого судить, все уже наказаны сполна. Вы поторопились дважды, ибо не пресеклась кровь Филиппа!
– Как?! – вскинул голову Кратер.
Мелеагр и Аттал недоуменно вытаращили глаза, Асандр дернулся, как от пощечины и внезапно побледнел. Эвмен застыл неподвижно, невидящим взором изучая пустоту, а потом вдруг со свистом втянул воздух, сквозь сжатые зубы, и схватился за голову.
– Клеопатра беременна, – тихо произнес кардиец.
– Что? – повернулся к нему Кратер.
– Ты знал? – удивился Антипатр.
– Я догадался. Другой возможности нет.
– Это правда, – подтвердил Антипатр, – Клеопатра, дочь Филиппа носит под сердцем ребенка. Внука нашего великого царя!
– А если будет девочка? – спросил Эвмен.
– Тогда мы вернемся к выбору войска, – ответил Полисперхонт.
– Если же мальчик, – с жаром продолжил Антипатр, – я первым принесу к его колыбели свой меч и буду при нем неотступно, пока он, возмужав, не освободит вернейшего из своих подданных от обязанностей регента. Вверяете ли вы мне эту ношу?
Антипатр вопросительно взглянул на Асандра: младший брат Пармениона немногим уступал наместнику возрастом и по праву должен был высказаться первым.
– Ты старейший среди нас, – медленно сказал Асандр, – ты назначен самим царем, только он может сместить тебя.
– Мы с тобой, Антипатр, – горячо заявил Аттал.
– С тобой... – выдохнул Кратер.
– У меня нет желания становиться изменником снова, – заявил Мелеагр, – поганое занятие. Я присягаю тебе, Антипатр.
– Какой срок у царицы? – спросил Эвмен.
– Осталось ждать два месяца.
– Подождем. И я клянусь в верности тебе, регент, – сказал Эвмен.
"Как же мы были слепы. Как я был чудовищно слеп... Ведь ничто не скрывалось, были письма, разговоры. Кому какое дело, что творится в захолустном Эпире, этом медвежьем углу... Все устремились на восток, клацая зубами, истекая слюной по лакомой добыче. Поистине, когда боги хотят наказать – они лишают разума"...
На следующее утро Антипатр собрал всех воинов, "своих" и "чужих", у погребального костра друга.
Неандр, Медон и Андроклид стояли в первых рядах. Рука декадарха висела перед грудью на шейной лямке. Вечером опытный врач, выбросив обломки неандрова копья, заново зажал ее в лубки и перебинтовал. Андроклид поглаживал руку и крутил головой, высматривая знакомцев среди тех, кто уходил с Александром. Вид у них был особенно замученный, но и антипатровы воины свежестью лиц не слишком выделялись.
Антипатр взошел на помост, сколоченный на скорую руку и, видя гнетущую тревогу, смятение людей, без долгих предисловий объявил воинам новость и попросил поддержать "решение совета".
Македоняне притихли, а едва наместник закончил речь, вообще потеряли дар речи. Воцарилась мертвая тишина. Каждый пытался осмыслить невероятное. Наконец чей-то голос негромко произнес:
– Так как же это?.. Зря кровь проливали?..
Раздался всхлип.
Андроклид повернулся к Неандру, открыл рот, собираясь что-то сказать, но так и не смог: ком в горле перехватил дыхание.
– А Ламах-то... – прошептал Медон.
Один из воинов сел на землю, обхватил голову руками и глухо застонал, покачиваясь.
– Слава царице Клеопатре, – негромко сказал кто-то в первом ряду, неподалеку от Андроклида.
– Слава... – пробормотал декадарх, вскинул голову и крикнул, – слава!
"Это судьба, она сильнее всех. Такой выпал жребий и не стоит роптать. Слава!"
– Слава внуку Филиппа! – закричали сзади, не допуская и мысли, что может быть иначе.
– Слава Клеопатре!
Македоняне, еще вчера сражавшиеся друг с другом, а теперь стоявшие в общей толпе, все вперемешку, закричали разом. Славили и Олимпиаду, и Антипатра. Славили Филиппа, Геракла, прародителя Аргеадов. Перечисляли всех богов, состязаясь в витиеватости здравниц. Они сошли с ума, обнимались, орали, пускались в пляс. Огромное напряжение последних дней всесокрушающей лавиной неслось вниз в пропасть отчаяния. Можно снова жить и радоваться жизни. У них будет царь, законный, не самозваный. У них есть будущее.
Циклоп
– Ну, как он?
– Гораздо лучше, похоже, для жизни уже нет опасности. Жар спал.
– А глаз?
– Правый?
– Да.
– Что ему сделается? Удар же пришелся слева. Но повязку пришлось наложить так, что и правый сейчас закрыт.
Птолемей вздохнул.
– Значит, он думает, что полностью ослеп?
– Боюсь, что так. Я говорил ему, что это не так, но он меня не слушает.
– Не удивительно. Он очень боится слепоты. Потеря второго глаза просто убила бы его. Та стрела, под Перинфом, которая сделала его похожим на царя Филиппа, изрядно испортила Антигону характер. Я помню, как кто-то из молодых обозвал его Циклопом, так еле отбили дурня, а то бы ему хана. Рука у Антигона, что молот.
Тезка покойного царя, врач Филипп-акарнанец лишь покачал головой.
– Царю Филиппу увечье не мешало быть первым среди мужей. Он и одним глазом видел больше, чем иные двумя.
– Кроме глаза он тебя о чем-нибудь спрашивал? – поинтересовался Птолемей.
– Он только и делает, что спрашивает. Сначала в бреду кричал, сражался с персами, потом пришел в себя и стал спрашивать. Правда, вопросы не отличаются разнообразием. Его интересовало собственное местонахождение. Хотел узнать, куда направился царь. Он уверен, что войско ушло вперед, а его оставили гнить среди раненых. Рвется к Александру, порывается снять бинты, хоть вяжи его. Грозится мне руки вырвать. Сейчас уже поутих немного, ослаб.