Шрифт:
Кашляет… Долго вчера на реке просидела, много разных трав сожгла, – теперь кашляет. Жгла ветви, из которых последнюю лодку плетут, и синие цветы, что вместо глаз мертвым кладут. Дым от черной лозы вонючий, жабьим мясом пахнет, мертвой рыбой, тяжело им дышать.
Снова кашляет, перхает, за грудь хватается. Трудно ей, старая. Может, ее тень на наш берег раньше придет? Доедят Кан сырость и лесные сумерки, не успеет моей тени дозваться…
Ножом по рыбьей голове – ррраз, по брюху – два, потроха выдернуть – три, рыбу в одно корыто, потроха в другое, хорошо работаю, ловко. Смотри-смотри, все равно не собьешь. Голову –
– Всему учить надо, – говорит Кан. Отбирает нож, кряхтит, донницу с полу поднимает, по брюху – ррраз… Руки слабые, птичьи.
– Хорошо, мама, хорошо, – говорю. Рукам холодно, щекам горячо. Все-таки сбила, показала, кто здесь главный. Да и ловкости во мне мало осталось, ведь Кан мою тень давно уже зовет. Та, наверное, к самому берегу подобралась, полощется над водой, в тине путается…
Скорей бы Кобард с реки пришел, новой рыбы принес. От Кан меня не защитит, не сможет и не захочет, а все равно при нем легче… Иногда думаю – поправить бы родительский дом, гниль выкурить, крышу переложить – будет, куда уйти. Да только не смогу без Кобарда…. Вроде и муж он мне – а как отец, и научит, и расскажет, и поможет. Большой он и сильный, хоть и старый, за ним ото всех спрятаться можно – только от Кан не спрячешься.
Сеть так поставить, чтобы в нее с того берега ничего не прибило, а то беды не оберешься. Кто знает, что выйдет, если у теней рыбу отнять?
За реку не смотрю – страшно. Тихо там, ни птиц, ни зверя, стрекоза не пролетит. Деревья огромные, стволы во мху, с ветвей лишаи свисают, как стариковы бороды, и отсюда видно, какое все склизкое, мокрое. Туман вьется, щупальца тянет, а в тумане – они… тени. Ждут. Глянешь иногда – а от тумана клочок оторвался, застрял в корнях над самой водой. Сердце удар пропускает – чья тень к нам на берег просится? Моя? Мамина? Соседа?
Лучше не думать, сеть поставил – и пошел, нечего человеку на реке болтаться, на дальний берег смотреть. Только за рыбой и хожу. Одному тяжело. Когда дышит кто-нибудь рядом, водой плещет, словами сыпет, на туман и не смотришь. Было время – Личи помогала мне сети ставить, рыбу выбирать, но однажды взглянула на тот берег – и в плаче зашлась. Показалось, что ее тень воду пробует… Я успокаивать – рано ее тени к нам, молодая у меня Личи, здоровая, жизни полная грудь, не то что мы с мамой… А Личи все плачет. Твоя мать, говорит, мою тень зовет. Уже близко, говорит, уже жизнь из меня уходит, скоро мне на тот берег идти, а тени – на этот.
Глупая какая. Где ж это видано, чтобы человек стал тень зазывать? Зачем моей маме Личина смерть? Она же ее любит, в дом взяла, когда другие носы воротили. Личи моя в ветреный день родилась, опасный, соленый, в такие дни чужими местами в лесу пахнет. Ветер ей в голову попал, да так и застрял. Девушка как девушка, а как глазами сверкнет, сразу видно: не наша она, не лесная, душа ее к простору привыкла.
На это и попался. На волосы черные, волнующиеся, – как будто ветер из головы выбирается и кудрями играет. На громкий смех, не тающий в лесу. На ловкую силу: как будто кругом – не буреломы с болотами, а травы, по которым бежать да бежать…
Попался. Привел в дом. Мать на коленях умолял, чтоб приняла. И зажили мы славно. Личи, правда, в свой дом звала, чтобы нам вдвоем жить. Ну да я ей сразу сказал: ветер в голове глупости шепчет. Я маму не брошу, а ты, женщина, если хочешь – уходи одна. Я тебя люблю, ты меня, только сильнее мамы меня никто любить не будет…
Славная Личи – согласилась и больше о том, чтобы уйти, не заговаривала. Думал, притерпятся друг другу, Личи плакать перестанет, мама – придираться. К тому и шло, и на тебе! Мама, видите ли, тень Личину на наш берег зовет…
А за рекой туман все гуще. Надо будет лекарю сказать, пусть травы готовит – тени подальше от воды отгонять, чтобы мора не случилось. Мама теперь тоже часто на реку ходит, по вечерам травы жжет. И не страшно ей. Говорит – чтобы лучше нам жилось, и мне, и ей, и Личи.
Мама знает, что делает. Личи и правда слабеть начала в последнее время, руки прозрачные стали, лицо как рыбье брюхо. Хотел к лекарю сводить, – не пошла. Глазами из-под спутанных волос сверкает – от любви к тебе, говорит, сил не осталось, сердце на части рвется. Смеется… Да кто их разберет, правильно мама говорит – кто поймет женщину, поймет и тень. Может, и правда любовь из нее силы сосет.
Идет, об корни спотыкается, умаялся на реке, бедный. Одному тяжело, а от жены помощи не дождешься. Неумеха она, ленивая, и не любит тебя – только говорить ласково умеет. Любила бы – так помогла с сетями, дома не отсиживалась…
Осторожно, сынок, мох на корнях гнилой, скользкий, упадешь ведь! Вот, выправился, плечи развернул, зашагал размашисто… До чего на отца похож! Аж сердце заходится и в глазах туман…
Недолго мы с твоим папой вместе пробыли, не налюбилась я. Только в дом его пришла, не успела оглядеться – а живот уже тяжелый. Подошло время – собрал муж капканы, стрел новых нарезал, свежих, острых. Чтобы все как у людей – жена разродилась, а ей сразу и сладкого мяса – сил набраться, и теплую шкуру – дитя завернуть. Собрался и пошел; только за дальним домом скрылся – а тень его уже на нашем берегу, воет, голодная. Что там в лесу случилось – неизвестно, не вернулся он. Зверь задрал или болото проглотило, а может, духи заиграли… А тень мужнина недолго неприкаянной ходила, как я разродилась Кобардом – так она сразу в него и впрыгнула. Оттого он смеяться рано начал и головой вертеть, все по сторонам смотрел, выглядывал, отцовской тени наш мир показывал.
И так хорошо нам было вместе, и не нужно никого, – я, да сынок, да душа его – тень мужа моего любимого. Много, много лет – мох на крыше столько раз перекладывали, что и пальцев сосчитать не хватит… Уж думала – так и будем вместе всегда, и здесь вместе, и на тот берег в одной лодке поплывем. Что еще женщине нужно – только бы на тот берег не одной идти, а вместе с любимым…
Но тут Личи подросла, ветер в голове разыгрался. Красивая и веселая, руки ловкие, глаза быстрые. Ее бы любой взял, а она в Кобарда вцепилась. Заворожила сынка моего, травяное отродье… Веселый стал, руки силой заиграли, будто и не собирался никуда с мамой. Чуть в дом к ней не ушел, да я постаралась – пусть лучше на глазах вертятся, может, и придумаю чего…
Ишь, из дому выскочила, на шее виснет… Целуй, целуй, недолго тебе осталось. Не может приблудная девка мать с сыном разлучить.
Держит Личи сына на этом берегу, крепко держит, а моя тень все ближе… Но не зря я сердце рвала, чужую в доме терпела. Придумала – зазову тень Личину на наш берег, пусть поторопится. А там не долго ждать – или ядовитым шипом девка поцарапается, или на зверя наткнется, ягоду собирая – уж не мое дело. Тень зазову, и ладно. Человеку на одном берегу со своей тенью никак жить нельзя, придется Личи в последнюю лодку лечь.