Теория доказывания в уголовном судопроизводстве
Шрифт:
В отечественной следственной практике долгое время широко использовалось такое следственное действие, которое не было предусмотрено УПК РСФСР, - проверка и уточнение показаний на месте. Оно является весьма эффективным способом собирания доказательств по ряду категорий уголовных дел, особенно по делам о кражах и т.п. Отсутствие упоминания об этом действии в законе не останавливало ни работников органов дознания, ни следователей от его проведения, хотя в материалах дела оно, естественно, фигурировало "под псевдонимом": как воспроизведение показаний на месте, осмотр с участием подозреваемого (обвиняемого, свидетеля), допрос на месте, следственный эксперимент и т.п., хотя
Исчерпывающий перечень средств доказывания и их источников объективно препятствует оперативному использованию в доказывании новинок науки и техники, прошедших научную и практическую апробацию и существенно расширяющих возможности установления истины по уголовным делам. Законодательная техника не в состоянии оперативно внести нужные изменения и дополнения в закон - и в результате к моменту их легализации в законе они могут утратить свою актуальность, поскольку технический прогресс остановить невозможно.
Современное положение дел, при котором, с одной стороны, ст. 74 УПК РФ дает исчерпывающий перечень возможных разновидностей источников доказательств, с другой стороны, ст. 84 УПК определяет понятие "иных документов" весьма туманно, а сверх того ст. 75 дает предельно широкое определение понятию "недопустимых доказательств", конкретизируя при этом отдельные их случаи, - выглядит неудовлетворительным.
Решение вопроса, как представляется, лежит в плоскости установления в законе примерного перечня источников доказательств наряду с детальной регламентацией тех требований, которым они должны удовлетворять. При соответствии этим требованиям вопроса о допустимости источника доказательств и соответственно содержащихся в нем доказательств ни в теории, ни в практике не возникнет.
Однако и в допустимых источниках могут содержаться данные, которые нельзя использовать в качестве доказательств: предположения, догадки, слухи и т.п. Следует упомянуть и о таких фактах, которые устанавливают существенные для дела, но не требующие доказательств обстоятельства, например общеизвестные истины; а также о фактах, явно противоречащих естественным законам природы (и потому не могущих быть признанными достоверными).
Допустимость и относимость доказательств тесно связаны между собой: вопрос о допустимости возникает только при рассмотрении относимых доказательств, а относимыми могут быть признаны только допустимые доказательства.
Как уже указывалось, законодатель явно указал некоторые случаи признания доказательств заведомо недопустимыми (п. 1-3 ч. 2 ст. 75); однако эти нормы представляются, как минимум, весьма спорными.
Так, п. 1 данной части (показания подозреваемого, обвиняемого, данные в ходе досудебного производства по уголовному делу в отсутствие защитника, включая случаи отказа от защитника (разрядка моя. - А.Б.), и не подтвержденные подозреваемым, обвиняемым в суде) вызывает серьезные сомнения.
Если совершеннолетний, вменяемый, вполне правоспособный субъект добровольно отказался от защитника - специально подчеркнем: в ситуации, когда закон особо не оговаривает обязательного участия защитника! - почему же это должно стать основанием для такого "дезавуирования" его показаний? Парадоксальным следствием такой странной нормы неминуемо становится разумное недоверие следователя к вполне возможному и вполне законному желанию обвиняемого отказаться от защитника*(332) и, тем самым, ущемление права обвиняемого на защиту!
Цель введения такой нормы, конечно, вполне понятна. Разработчики кодекса пытались таким образом бороться с, увы, распространенным
Не все ясно и в отношении п. 2 (показания потерпевшего, свидетеля, основанные на догадке, предположении, слухе, а также показания свидетеля, который не может указать источник своей осведомленности).
Понятно, что эта норма основана на том бесспорном соображении, что доказательством могут быть лишь сведения о конкретных обстоятельствах дела (но не предположения и догадки), причем сведения, основанные на слухах или полученные из неизвестных источников, недостаточно надежны и конкретны и трудно проверяемы. В то же время, хотя в отношении свидетеля явно декларируется наличие источника его осведомленности, для показаний потерпевшего такого указания вовсе нет.
А.В. Смирнов и К.Б. Калиновский объясняют это предположением, что потерпевший, как правило, сам является первоисточником данных о совершенном преступлении и редко может давать показания по слуху*(334); однако такое объяснение совершенно неудовлетворительно. Во-первых, понятие "редко" вряд ли может само по себе быть уместно в данном контексте, во-вторых, вполне очевидно, что потерпевший может быть допрошен не только об обстоятельствах совершения против него преступления, но и о совсем других фактах и событиях, в том числе и таких, о которых он может судить и понаслышке.
Требует специальной конкретизации и п. 3 ч. 2 ст. 75 УПК РФ, объявляющий недопустимыми и иные доказательства, полученные с нарушением требований настоящего Кодекса. Любые ли нарушения требований УПК должны влечь за собой признание соответствующих доказательств недопустимыми?
Т.А. Боголюбова, комментируя ст. 75 УПК РФ, отвечает на этот вопрос однозначно положительно, поскольку "УПК РФ не устанавливает градацию этих нарушений по значимости, не различает их по форме и содержанию"*(335).
В.М. Савицкий полагает, что всякое нарушение закона при собирании доказательств должно влечь за собой признание их ничтожности, в противном случае классификация нарушений на существенные и несущественные может привести к косвенному благословению незначительных нарушений закона, потребуется иерархия процессуальных норм по степени их важности и углубится эрозия законности в уголовном судопроизводстве*(336). Н.М. Кипнис также не считает возможным выработать критерии определения существенности нарушений процессуальной формы доказательств, признавая возможность ее восполнения при устранимых нарушениях*(337).
На наш взгляд, более гибкая позиция, признающая возможность наличия существенных и несущественных нарушений закона и различный их учет при исследовании доказательств*(338), имеет немало плюсов.
Оставаясь в ее рамках, рассмотрим прежде всего идею исправления допущенных нарушений закона, приводящую к введению понятия устранимых (или опровержимых) и неустранимых нарушений. Принципиально неустранимо, например, такое нарушение, как получение от обвиняемого признательных показаний путем применения пыток или иных жестоких видов обращения: в результате такого нарушения процесс перестал отвечать требованиям справедливой судебной процедуры, где стороны должны находиться в равном положении.