Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2
Шрифт:
Представьте, что вы пришли просить совета к оракулу, мудрецу, первосвятителю, открываете ему сокровенное, — и вдруг сознаете, что перед вами создание, которое глупее вас. Подлее вас. Лукавее и хитрее самого презренного грешника… Что, кроме стыда и разочарования, вы должны испытать?
С ужасом я взирал на тех, кто тщился предстать и выглядеть божеством. Это были никчемные, а то и вредоносные, но страшно тщеславные создания.
Призыв. Думайте, лихоманка вас побери, думайте! Размышляйте! В противном случае курс "Теории Глупости" не пойдет вам впрок! Соображайте. Если кому-то что-то позволено — случайно ли это? Почему на телеэкране и в газетах
— Нет-нет, связь литературы и политики гораздо глубже, чем может показаться, — говорил мне после той памятной конференции, где его поддержал весь цвет отечественного бомонда, Маркофьев. — Я раньше не вникал в смысл строки "Ленин и партия — близнецы-братья". Как это — человек может быть братом чего-то эфемерного, не поддающегося измерению и учету? Некоей массы? А теперь понял — так ведь он и не человек, а символ. Вот и я стал одним целым с лучшими из лучших… И еще я понял: за одну-единственную поэтическую строчку: "Я хочу, чтоб в Политбюро делал доклады товарищ Сталин" — можно огрести гонорар в виде памятника… На центральной площади… Нехило, да?
— Что получается? — непритворно ужасался я. — Те, кто всегда были пугалами и негодяями, так и остаются мерзавцами… Но те, кто им вроде бы противостоит, ничем от них не отличаются?
— Да, — подхватывал Маркофьев. — Честных и порядочных нет ни в одном из вроде бы противоборствующих лагерей. Вообще нигде! Каждый ищет, как подороже продаться. Все равно кому. Политика — большой концерн по зарабатыванию денег. За выгодные законы щедро заплатят те, кому они нужны, Чтобы эти законы принять, надо, чтоб тебя поддержало большинство. Для этого надо ладить со всеми. Дружить, ручкаться, перемигиваться с оппозицией… И эта модель всей жизни. Какая уж тут самостоятельная и независимая линия?
— У человека гибкая психика, — говорил Маркофьев. — Она стремительно меняется в зависимости от обстоятельств. Ты за рулем машины и ты переходящий улицу пешком — два разных создания. Сидя за рулем, ненавидишь пешеходов, которые не в состоянии купить себе авто и так и лезут под колеса. А, став пешеходом, ненавидишь богатеев-водителей, которые норовят тебя задавить. Человек быстро перестраивается и всегда находит оправдание любому своему поступку и уж тем более — изменчивости своих воззрений…
Вам не приходило в голову: кумиры, узнаваемые личности, герои — сами собой ничего не представляют? Достаточно послушать их случайно прорвавшиеся откровения и излияния… Осмыслить их реплики… Ничего-то они не знают, ни в чем не смыслят, уровень их обобщений и воззрений поражает убожеством. Но именно они, загадочным (а для нас теперь не таким уж непонятным) образом, обойдя конкурентов и примелькавшись, продолжают повсюду мельтешить, предлагают и навязывают себя в наперсники и кумиры… С ними работают имиджмейкеры, на них трудятся спичрайтеры, их подпирают команды помощников и референтов, их финансируют богатеи. Да они и сами уже не бедны. Из уст вчерашних недотеп льются (не их) гладкие речи, они что-то отстаивают и лоббируют, им что-то вроде бы осмысленное возражают такие же, как они, оппоненты. Через них, знаменитых и узнаваемых, проводят свою политику и осуществляют свои интересы те, кто никогда, ни при каких условиях не может быть избран и протырен наверх — по разным причинам: не виден или отталкивающ собой, никому не известен и нет шансов прославиться, замазан криминалом или просто хочет остаться в тени… Вот толкачи и блюстители своих выгод и заполняют пустоту внешне известных всем и каждому манекенов. Так, сообща, коллективными усилиями и создается жених на выданье в Думу, правительство, в губернаторы или президенты. Ноль личности, ноль концепции, ноль понимания, однако нос — от одного, мысль — от другого, средства от третьего — и вышел человечек, за которого будем голосовать и который станет страну взнуздывать и погонять.
В благодарность за помощь Маркофьев перебросил на дачу к моим будущим тестю и теще стройматериалы, которые первоначально планировал использовать для ремонта очередного избирательного оффиса. Тесть и теща сначала принялись приводить в порядок обветшавший дом, затем затеяли возводить новый.
Увы, я не мог участвовать в этих работах — по причине большой загруженности штабной суетой. Вероника на меня дулась. И сама помогала отцу и матери…
Семейной строительной бригаде также всячески содействовал Овцехуев. Он, оказалось, был в прошлом почетный бетономешальщик, имел опыт закладки ленточных и сплошняковых фундаментов. Я был ему страшно признателен…
Хотя мне тоже было чем похвастать. Меня распирала гордость. По моей просьбе Маркофьев разрешил больной девочке пожить в его имении на Капри. Сопровождать ребенка поехали мои папа и мама — поскольку Вероника увязла в ремонтных и прокладочных трудах. Но она обещала, как только дачная эпопея завершится, вылететь к дочери. Папа и мама каждый день звонили мне и сообщали новости. По их мнению, целительный итальянский воздух оказывал на хрупкий нуждавшийся в лечении организм целительное воздействие. К девочке приезжали лучшие специалисты Европы. Деньги для оплаты их услуг ссужал Маркофьев. Он мне ни в чем мне не отказывал!
Заехав домой в неурочное время, я застиг привычную картину: над тазом на четвереньках стоял почетный бетономешальщик. Над ним хлопотала Вероника.
— Не водка и не портвейн, — по запаху определил я. — Что же тогда?
— Херес, — ответила Вероника.
На Овцехуеве была моя клетчатая рубашка (с закатанными по локоть рукавами).
Маркофьев наращивал обороты, расширял сферы, интенсифицировал усилия. Однажды он объявил:
— Мы должны съездить поклониться в пояс нашему с тобой институтскому преподавателю, великому ученому… Как там его? Забыл фамилию… Ну, одним словом, профессору кислых щей. Тем более, в ряды моих сторонников должна полновесно влиться научная интеллигенция.
Педагог, читавший нам первые лекции по неорганической химии, как выяснилось, находился в больнице. Это заставило Маркофьева поторопиться.
— Отправимся завтра рано утром. Рано-рано, часов в одиннадцать-двенадцать. Отвезем подарок лечащему врачу. А старичку накупим фруктов и соков, — распорядился мой друг.
Профессор был оповещен о нашем намерении.
Я ждал Маркофьева с девяти. Он не появлялся. У меня были мелкие дела, но отлучаться из дома я боялся: вдруг бы благодарный наставнику ученик явился в этот самый момент и меня не застал? Дозваниваться было бессмысленно: гостиничный номер не отвечал, у свинарочки и Лауры было сплошь занято, в офисе шли ремонтные пертурбации, а мобильник мой друг, видимо, выключил.
В обед позвонил Овцехуев и сказал, чтобы я никуда не уходил: они уже заканчивают пить пиво, после чего Маркофьев сразу же отправляется ко мне.