Шрифт:
От автора
Современная теория государства, излагаемая в учебниках и преподаваемая в рамках соответствующих курсов будущим юристам, политологам, философам, исходит из того, что форма государства как общетеоретическое понятие и как политическая реальность может рассматриваться как сумма понятийных элементов. К числу таковых относят формы правления (государственного правления), устройства (государственного устройства) и режима (политического режима, порядка). Этот подход, безусловно, адекватный. Однако, по моему мнению, неадекватны широко распространенные представления о конкретных формах правления, устройства, режима. Неадекватны как историческому, так и современному опыту. Сами слова «монархия», «республика», «федерация», «демократия» превратились в клише, которые расставляют не задумываясь, руководствуясь некими якобы общеизвестными и вечными истинами. В данной работе изложены идеи, которые, думается, могли бы быть использованы для разработки новых классификаций форм правления, устройства и режима, а следовательно, для ревизии теории государства.
Свои рассуждения о формах правления, устройства и режима я решил сопроводить, с одной стороны, подробными описаниями понятий государства и суверенитета, а с другой – справочным очерком о российском (и советском) государственном опыте.
Работа была задумана междисциплинарной – на стыке юриспруденции и политологии, и межжанровой – как сборник научно-публицистических очерков и учебное пособие. Очень надеюсь, что студенты и аспИранты смогут почерпнуть из нее факты и интерпретации, которые подвигнут
I
Государство и его суверенитет
Обычно утверждается, что единого общепризнанного понятия государства не существует. С одной стороны, это действительно так. С другой стороны, никто не может поспорить с тем, что государство: 1) есть объединение людей, организованное на властных началах; 2) немыслимо без территории.
Государство представляет собой, во-первых, властную, то есть политическую, организацию, во-вторых, территориальное образование, то есть территориальную организацию. Совокупно – территориальную политическую организацию.
1.
Уже достаточно давно сложился относительный доктринальный консенсус об обязательных элементах государства. Это: 1) люди; 2) территория; 3) публичная власть. [1]
Пройдусь по каждому пункту подробнее.
1) Люди – часть человеческой популяции, обособленная человеческая общность. Обособленная подчинением публичной власти, действующей в определенных территориальных границах, и, следовательно, представляющая собой территориальный коллектив. Обычно его называют «народом», я предпочитаю термин «народонаселение» (поскольку он лучше фиксирует, если угодно, территориальный аспект коллективности). Народонаселение дробится на различные субколлективы. Они могут иметь разные социальные и политические статусы (касты, сословия и пр.), а могут быть объединены единым статусом. В наши дни народонаселение, как правило, рассматривается как единая нация [2] – отсюда понятие «национальное государство» (national state, 'e tat – nation). Под нацией я в первую очередь понимаю народонаселение, оформленное институтом гражданства (или подданства), организованное на началах полного или частичного гражданского и политического равноправия, культурно и политически сплоченное и объявляемое как на доктринальном, так и на нормативном уровне единым политическим субъектом [3] .
1
См., например: Еллинек Г.Общее учение о государстве. CПб., 2004. С. 383 – 420; Ильин И. А. Общее учение о праве и государстве//И. А. Ильин. Собр. Соч. В 10 т. Т. 4. М., 1994. С. 117 – 129.
2
Без государства нет нации. Можно, правда, говорить о «протонациях» – этнических, языковых и культурно-исторических общностях, проживающих на определенных территориях либо рассеянных, которые под руководством своихлидеров добиваются создания (воссоздания) государств для себя. Известны как успешные примеры (евреи и Израиль, поляки и Польша), так и неуспешные (курды, тамилы).
3
В доиндустриальную эпоху часто признавалась субъектность «народа».
2) Территория – часть Земли в пространственных границах (суши, а также воды, воздуха), в пределах которой осуществляется публичная власть. В прежние эпохи границы не проводились четко, к тому же народонаселение и носители власти могли перемещаться, вместе с ними перемещались и границы, отсюда, в частности, феномен кочевых государств. Сейчас большинство государств имеют фиксированные и взаимно признанные границы.
3) Публичная власть – сила: а) организующая людей, объединяющая их в коллектив; б) внешняя по отношению к ним; в) самооформляющаяся правом, устанавливающая правопорядок; г) действующая в определенных территориальных пределах. Здесь ничего не меняется тысячелетиями.
(Как известно, в государстве могут постоянно проживать (причем в довольно значительном количестве) люди, не являющиеся его гражданами / подданными – имеющие гражданство / подданство другого государства, не имеющие никакого гражданства / подданства. Граждане государства могут жить за его пределами. Естественно, чужие граждане и апатриды не включаются в состав нации, хотя «технически» они могут и должны считаться частью народонаселения. А граждане, живущие за пределами своего государства, сохраняют свою национальную принадлежность вместе с гражданством. Люди, имеющие двойное гражданство, принадлежат к двум нациям, и т. д. Соответственно, получается, что, во-первых, власть государства, хотя бы и ограниченно, распространяется за пределы его территориальных границ (такое возможно и в ряде других случаев, к примеру, при аренде чужой территории, оккупации и т. д.). Во-вторых, на территории государства действуют правопорядки других государств. Но это, конечно, не отменяет общего правила, связывающего государственную власть с определенной территорией. Без обладания своей территорией нельзя осуществлять власть на чужой.)
Упрощенно говоря, государство можно описывать как совокупность народонаселения (нации), территории и публичной власти. При этом следует иметь в виду, что часто государством называют только властный аппарат, государственный аппарат – политическое руководство (главу государства, главу и членов правительства и т. д.), законодателей, чиновничество, армию, полицию, суды. И что властвует не государственный аппарат в целом, а его верхушка и не принадлежащие к аппарату, но участвующие в принятии и реализации властных решений политические и прочие лидеры и «decision makers» – властвующие. Они, если угодно, составляют государство в узком смысле. И, в конце концов, история любого государства есть в первую очередь история власти, история аппарата государственной власти, властвующих и властвования.
Однако все эти определения нуждаются в принципиальном дополнении. Ведь регион или муниципалитет также можно описать как совокупность народонаселения, территории и публичной власти, как территориальные политические организации. У них есть властные аппараты, есть властвующие. При этом государствами они не являются, поскольку их жители – граждане / подданные государства, их территории – составные части территории государства, а их власти так или иначе подчинены государственной власти. В свою очередь государство не признает над собой никакой внешней власти, во всяком случае человекоустановленной, во всяком случае теоретически и формально.
Возникает объективная необходимость дополнять описание государства указанием на его суверенитет, то есть, согласно «традиционным» определениям, на его верховенство в собственных пределах, независимость и самостоятельность во внешних и внутренних делах [4] . В отличие от любой другой власти, распространяющейся на те или иные территории внутри государства, на тех или иных жителей и / или их коллективы (субколлективы), государственная власть суверенна. Получается, таким образом, что суверенитет делает государство государством. Государство есть суверен и суверен есть государство.
4
См., например: Зорькин В. Д. Апология Вестфальской системы//Россия в глобальной политике. 2004. Т. 2. № 3. С. 1.
Часто встречаются формулировки «внутренний суверенитет» и «внешний суверенитет». Такое деление суверенитета, на мой взгляд, абсурдно. Суверенитет един и неделим, нельзя же быть суверенным во внутренних делах и несуверенным во внешних, и тем более наоборот.
«Традиционные» определения суверенитета, как представляется, следует корректировать с учетом децизионистской доктрины Карла Шмитта. Он утверждал, что суверен тот, «wer "u ber den Ausnahmezustand entscheidet» («кто принимает решение о чрезвычайном положении») [5] , «wer f "u r den Fall zust "a ndig sein sollte, f "u r den keine Zust "a ndigkeit vorgesehen war» («в чьей компетенции должен быть случай, для которого не предусмотрена никакая компетенция») [6] . Иначе говоря, государство, будучи источником права, не может и не должно быть безусловно связано им. Устанавливая нормы, оно вправе в исключительной ситуации не только изменять их, отменять (оно вправе делать это и в обычной ситуации), но и просто нарушать. Без этого права нет и не будет никакого подлинного верховенства, независимости, самостоятельности. Естественно, речь идет не о государственно-правовом институте чрезвычайного положения и тем более не о практическом «праве на произвол», а о теоретическом (и потенциально практическом) праве государства в ситуации, нигде не описанной и никем не предусмотренной, изменить или отменить существующий правопорядок, нарушить собственные установления, выйти за пределы права, действовать вопреки праву [7] .
5
Schmit C. Politische Teologie: vier Kapitel zur Lehre von der Souver"anit"at. Berlin, 2009. S. 13; Шмитт К. Политическая теология. Четыре главы к учению о суверенитете//К. Шмитт. Политическая теология. М., 2000. С. 15.
Впрочем, Александр Максутов утверждает, что точнее следовало бы перевести так: «кто принимает решения о введении чрезвычайного положения и на период его действия» (Гайда А. В., Максутов А. Б. Теология власти. Екатеринбург, 2001. С.79).
6
Schmit C. Politische Teologie. S.17; Шмитт К. Политическая теология. С. 22.
7
Согласно Шмитту, чрезвычайное положение означает «die Suspendierung der gesamten bestehenden Ordnung» («приостановление действия всего существующего порядка»). И далее: «Ist dieser Zustand eingetreten, so ist klar, dass der Staat bestehen bleibt, w"ahrend das Recht zur"ucktrit. Weil der Ausnahmezustand immer noch etwas anderes ist als eine Anarchie und ein Chaos, besteht im juristischen Sinne immer noch eine Ordnung, wenn auch keine Rechtsordnung. Die Existenz des Staates bew"ahrt hier eine zweifellose "Uberlegenheit "uber die Geltung der Rechtsnorm. Die Entscheidung macht sich frei von jeder normativen Gebundenheit und wird im eigentlichen Sinne absolut. Im Ausnahmefall suspendiert der Staat das Recht, kraf seines Selbsterhaltungsrechtes, wie man sagt. Die zwei Elemente des Begrifes „Rechts-Ordnung“ treten hier einander gegen"uber und beweisen ihre begrifiche Selbst"andigkeit. So wie im Normal-fall das selbst"andige Moment der Entscheidung auf ein Minimum zur"uckgedr"angt werden kann, wird im Ausnahmefall die Norm vernichtet. Trotzdem bleibt auch der Ausnahmefall der juristischen Erkenntnis zug"anglich, weil beide Elemente, die Norm wie die Entscheidung, im Rahmen des Juristischen verbleiben. […] Es gibt keine Norm, die auf ein Chaos anwendbar ware. Die Ordnung muss hergestellt sein, damit die Rechtsordnung einen Sinn hat. Es muss eine normale Situation geschafen werden, und souver"an ist derjenige, der defnitiv dar"uber entscheidet, ob dieser normale Zustand tats"achlich herrscht. Alles Recht ist «Situationsrecht». Der Souver"an schaf und garantiert die Situation als Ganzes in ihrer Totalit"at. Er hat das Monopol dieser letzten Entscheidung. Darin liegt das Wesen der staatlichen Souver"anit"at, die also richtigerweise nicht als Zwangs– oder Herrschafsmonopol, sondern als Entscheidungsmonopol… Der Ausnahmefall ofenbart das Wesen der staatlichen Autorit"at am klarsten. Hier sondert sich die Entscheidung von der Rechtsnorm, und (um es paradox zu formulieren) die Autorit"at beweist, dass sie, um Recht zu schafen, nicht Recht zu haben braucht» («Если это состояние наступило, то ясно, что государство продолжает существовать, тогда как право отходит на задний план. Поскольку чрезвычайное положение всегда есть еще нечто иное, чем анархия и хаос, то в юридическом смысле все же существует порядок, хотя и не правопорядок. Существование государства доказывает здесь на деле [свое] несомненное превосходство над действием правовой нормы. Решение освобождается от любой нормативной связанности и становится в собственном смысле слова абсолютным. В исключительном случае государство приостанавливает действие права в силу как принято говорить, права на самосохранение. Два элемента понятия „правопорядок“ здесь противостоят друг другу и доказывают свою понятийную самостоятельность. Подобно тому как в нормальном случае самостоятельный момент решения может быть сведен до минимума, в чрезвычайном случае уничтожается норма. Тем не менее исключительный случай также остается доступным для юридического познания, потому что оба элемента, как норма, так и решение, остаются в рамках юридического. […] Не существует нормы, которая была бы применима к хаосу Должен быть установлен порядок, чтобы имел смысл правопорядок. Должна быть создана нормальная ситуация, и сувереном является тот, кто недвусмысленно решает, господствует ли действительно это нормальное состояние. Всякое право – это «ситуативное право». Суверен создает и гарантирует ситуацию как целое в ее тотальности. Он обладает монополией этого последнего решения. В этом состоит сущность государственного суверенитета, который, таким образом, юридически должен правильно определяться не как властная монополия или монополия принуждения, но как монополия решения… Исключительный случай выявляет сущность государственного авторитета яснее всего. Здесь решение обособляется от правовой нормы и (сформулируем парадоксально) авторитет доказывает, что ему чтобы создать право, нет нужды иметь право» (Schmit C. Politische Teologie. S. 18—19; Шмитт К. Политическая теология. С.25—26).
Если говорить упрощенно, правопорядок производен от порядка, а порядок также определяется властью суверена. Сущность суверенитета состоит в монополии политических решений. Нагляднее и убедительнее всего это демонстрируется при чрезвычайном положении.
Собственно, на самом деле еще Жан Боден указывал, к примеру что суверен «не связан своим законом, так же как не связан клятвой, принесенной самому себе» (Bodin J. Les sixlivres de la R'epublique. P., 1608. L. I. Ch. viii. P. 133). А по утверждению Жан-Жака Руссо, «если бы суверен предписал себе такой закон, от которого он не мог бы себя освободить, – это противоречило бы самой природе Политического организма [государства. – В. И.]» (Rousseau J. – J. Contrat social: ou Principes du Droit Politique. Geneve, 1776. L. I. Ch. VII. P. 37; Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре, или Принципы политического Права. Кн. 1. Гл. VII//Ж.-Ж. Руссо. Об общественном договоре. Трактаты. М., 2000. С.210). Аналогичные мысли можно найти и у Томаса Гоббса и пр. Так что Шмитт сформулировал свою доктрину не на пустом месте.