Теория государства
Шрифт:
Претензию на суверенитет необходимо подтверждать наличием сильной власти, которая пользуется лояльностью и поддержкой народонаселения, контролирует заявляемую территорию и эффективно управляет ею. Государство обязано внутри себя поддерживать спокойствие, стабильность и порядок, подавлять конкурирующие проявления силы, а вовне успешно защищать свои границы и утверждать себя в качестве равноправного партнера, союзника, конкурента или гегемона. [52]
В этом смысле суверенитет не только претензия, но и практика. Подтверждать суверенитет значит практиковать его.
52
Здесь я использовал (усилив) некоторые формулировки Юргена Хабермаса. Оригинальный текст такой: «Суверенно лишь такое государство, которое может внутри себя поддерживать спокойствие и порядок, а вовне de facto защищать свои границы. Во внутренних делах оно должно умело подавлять конкурирующие проявления силы, а в международных утверждать себя в качестве равноправного конкурента» (Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории. М., 2001. С.201 – 202).
Нужно учитывать, что
6.
Таким образом, государство есть территориальная политическая организация, формальный суверенитет которой признан, а фактический регулярно подтверждается и признается.
Можно утверждать, что едва ли не самый эффективный способ подтвердить свою претензию на суверенитет – всяческими доступными путями вторгаться в дела других государств, навязывать им свою волю, то есть подавлять чужие суверенные претензии. В прежние эпохи, когда государства признавали за собой право на войны, в том числе на войны агрессивные, все было наглядно. Хотя в наш век soft power и «гуманитарных вмешательств» ничего принципиально не изменилось [53] . Способность к войне (в широком смысле), к ведению войны, к нападению (и защите) была, остается и останется «способностью к суверенитету».
53
«„Гуманитарное вмешательство“, одностороннее или многостороннее, государственное или межправительственное, осуществляется с использованием вооруженных сил или дипломатического давления [выделено мной. – В. И.] для прекращения существенных нарушений прав человека, ставящих под угрозу жизнь множества людей» (Беттати М. Право на вмешательство – смысл и значение//.
Доктрина гуманитарных вмешательств основывается на специфическом толковании Устава ООН 1945 г. и Декларации Генеральной Ассамблеи ООН о принципах международного права, касающихся дружественных отношений между государствами в соответствии с Уставом ООН 1970 г. . «Все Члены Организации Объединенных Наций воздерживаются в их международных отношениях от угрозы силой или ее применения как против территориальной неприкосновенности или политической независимости любого государства, так и каким-либо другим образом, несовместимым с Целями Объединенных Наций» – гласит п. 4 ст.2 Устава. А в Декларации говорится, что «ни одно государство или группа государств не имеет права вмешиваться прямо или косвенно по какой бы то ни было причине во внутренние или внешние дела любого другого государства. Вследствие этого вооруженное вмешательство и все другие формы вмешательства или всякие угрозы, направленные против личности государства или против его политических, экономических и культурных основ, являются нарушением международного права». Утверждается, что Устав и Декларация запрещают вмешательство, направленное против территориальной целостности и политической независимости. А вмешательство с целью защиты прав человека, в первую очередь права на жизнь, не только не запрещено, но, по сути, предписано всем корпусом «право-человеческих» международных актов. «Гуманитарная катастрофа» (голод, эпидемия, геноцид и пр.) никогда не может считаться чисто внутренним делом того или иного государства. И международное сообщество (читай – державы) обязано вмешиваться ради ликвидации ее последствий, предотвращения эскалаций.
На практике, естественно, гуманитарные вмешательства осуществлялись и осуществляются не только и подчас не столько ради борьбы с гуманитарными катастрофами, но и для решения политических и экономических задач и /или поддержания державного статуса.
Те государства, которые систематически влияют на политику других государств, культивируют их зависимость от себя, и тем более те, которые имеют «сателлитов», «клиентов», формируют вокруг себя коалиции, ведут успешные войны и т. п., именуются державами. Те, которым удается диктовать державам, называются сверхдержавами. Есть три основных компонента державного превосходства – военный, экономический и культурный. Когда-то было достаточно военного превосходства, в последние века державность немыслима без превосходства экономического.
Здесь я считаю нужным кратко разъяснить различие между державой (сверхдержавой) и империей. Сакрализация понятия империи бессмысленна (она была более чем оправданна в конкретных исторических случаях, но теория обязана от них абстрагироваться). Империя есть не более чем государство, стремящееся к территориальному расширению, к внешней экспансии и добившееся на этом пути значительных успехов, вобравшее в себя либо подчинившее значительные территории и многие народы. Логика имперского развития такова, что приостановка или прекращение экспансии влечет практически немедленное разрушение империи, «деимпериализацию». Хотя по инерции такое государство продолжает именоваться и считаться империей [54] . Империю нельзя противопоставлять национальному государству, были и есть имперские нации. Соединенные Штаты америки (сша) представляют собой идеальный пример национального государства, ставшего империей. Ссср был империей, до определенного времени небезуспешно развивавшейся по пути национального государства и т. д.
54
Можно называться империей и таковой не являться и, соответственно, не принимать этого названия, но быть империей по факту. Например, Бразилия с 1822 по 1889 г. Именовала себя империей, по сути, не имея для этого оснований. Франция в XVII—XX вв. была империей вне зависимости от того, называлась ли она королевством, республикой или империей.
Любая империя – держава, но не любая держава – империя.
Другой способ подтверждения суверенитета, также эффективный, – следование по пути самоизоляции или хотя бы проведение внешней политики, демонстративно основанной на примате собственных интересов над «мировыми», «общечеловеческими». Этому весьма способствует идеологизированность государства, то есть последовательная приверженность его власти, его правителей некоей оригинальной идеологии. Чем больше она расходится с мировым mainstream'ом, тем сильнее будет эффект. Вряд ли требует доказательств тезис, что по факту «наиболее суверенными» в современном мире являются такие государства, как Китай, Иран, Саудовская Аравия, а также некоторые другие мусульманские страны. И, конечно, Северная Корея. [55]
55
См. подробнее: Гринин Л. Е. Национальный суверенитетв век глобализации//Суверенитет. Трансформация понятий и практик/Под ред. М. В. Ильина, И. В. Кудряшовой. М., 2008. С. 120—121.
США используют в своей политике оба способа – и результат более чем очевиден. Они сейчас единственная сверхдержава.
7.
Из сказанного следует, что в современном мире территориальная политическая организация может быть суверенной формально, а фактически не претендовать на суверенитет или претендовать безуспешно, и значит, формально считаться государством, а фактически таковым не являться. И, напротив, претендовать на фактически суверенитет, но формально оставаться несуверенной, то есть быть фактическим государством, фактически признаваться, но не признаваться формально. Для практического международного права и практического права вообще, разумеется, имеет значение в первую очередь формальный суверенитет, формальный государственный статус. Практическое право мало заботится о том, является ли территориальная политическая организация государством в реальности, для него куда более важна та данность, что официально оно признается государством другими государствами. Практическое право занимается формальными государствами. Но формальное государство – это подчас еще не или же вовсе не государство. За формой отнюдь не всегда обнаруживается необходимое содержание.
Политика же диктуется как раз содержанием. Предъявление, подтверждение, признание, подавление, размен и сдача суверенных претензий образуют основу политики. Но не будет преувеличением сказать даже, что без формального признания порой затруднительно претендовать на признание фактического суверенитета и подтверждать свои претензии на фактический суверенитет.
Поэтому государство как таковое есть единство фактического государства и формального государства, суверенных претензий и официального признания, политического содержания и правовой формы.
Всеохватывающие критерии фактической «негосударственности» и «недогосударственности» сформулировать достаточно трудно. Хотя, по моему мнению, не может идти речи о фактическом суверенитете, когда «государство» из-за своей бедности, интеллектуальной, технологической и инфраструктурной отсталости и т. д. пребывает в постоянной политической и экономической зависимости от других государств, международных организаций или транснациональных корпораций, когда правители «государства» нуждаются в «утверждении» своей легитимности правителями держав, руководством международных организаций, а также когда большая часть «государственной» территории оккупирована либо реально контролируется повстанцами, криминальными группировками и т. д. Уже введено специальное понятие «failed state» («неудавшееся государство»). Под него, в частности, подпадают некоторые африканские страны, в первую очередь сомали: от тамошнего государства осталось буквально одно название.
Невозможно говорить о государстве и в случае принудительного ограничения суверенитета согласно уставу ООН, в частности, в ответ на развязывание войны или с целью ликвидации угрозы миру (глава VII), когда государство формально не лишается статуса государства, но формально временно «поражается в правах», а следовательно, фактически временно перестает быть государством.
Теперь о формальном государстве. В XIX в. Сложилась конститутивная теория государственного признания, согласно ей признание сообщает государству международную субъектность, то есть способность полноценно реализовывать свой суверенитет. Ласса Францис Лоренц Оппенгейм так сформулировал ее суть: «Международное право не говорит, что государство не существует до признания, но оно не замечает его до признания. Только и исключительно благодаря признанию государство становится международным лицом и субъектом международного права». [56]
56
Oppenheim L. International Law. A Treatise. Vol. I. Peace. New Jersey. 2005. P. 135.
Такой подход мог бы работать в том случае, если бы существующие государства всегда и во всем вырабатывали консолидированную позицию, образовывали своего рода «клуб» с общими едиными правилами приема. А как быть, если одни государства признают некую территориальную политическую организацию равной себе, а другие категорически отказываются это делать? ведь право признавать либо не признавать чужой суверенитет – одно из важнейших следствий суверенитета.
Поэтому уже в XX в. появилась декларативная теория государственного признания. Она утверждает, что государство приобретает субъектность самостоятельно и признание не конституирует, но лишь констатирует возникновение нового субъекта международного права. Декларативная теория в отличие от конститутивной даже получила нормативное закрепление. В Межамериканской конвенции о правах и обязанностях государств (Конвенции Монтевидео) 1933 г. [57] говорится, что существование государства, а следовательно, и его международная субъектность, не зависят от их признания другими государствами (ст. 3). Там же приводится единственное международно-правовое определение государства, а точнее, четыре его признака: 1) постоянное население; 2) определенная территория; 3) собственная власть; 4) способность к вступлению в отношения с другими государствами (ст. 1). В принципе, способность вступать в отношения с другими государствами можно и должно толковать в смысле получения признания с их стороны. (тогда данный признак придется признать факультативным – раз признание в декларативной теории играет вспомогательную роль.)
57
http://www.oas.org/juridico/english/treaties/a-40.html.