Теория и история. Интерпретация социально-экономической эволюции
Шрифт:
В интеллектуальном развитии, позволившем современной Европе узнать свою ценность, а современной Западной цивилизации почувствовать уверенность в своих силах, изучение истории занимает первое место. Развитие событий больше не рассматривается как простая борьба честолюбивых государей и военачальников за власть, богатство и славу. Историки открыли в потоке фактов действие иных сил, чем те, которые обычно именуются политическими и военными. Они открыли, что исторический процесс приводится в движение человеческим стремлением к совершенствованию. Их ценностные суждения и оценки различных целей, преследуемых правительствами и реформаторами, расходились в широких пределах. Но они были почти едины в том, что главная забота каждого поколения – улучшить условия жизни по сравнению с тем, что были у предков. Они объявили движение к лучшему состоянию гражданских дел – главным объектом человеческих усилий.
Верность традиции для историка означает
Историк должен использовать в своих исследованиях всё знание, которое предоставляется в его распоряжение другими дисциплинами. Неадекватность этого знания отразится и на результатах его работы.
Если бы мы рассматривали поэмы Гомера просто как историческое повествование, то оценили бы их как неудовлетворительные из-за использования теологии и мифологии в интерпретации и объяснении фактов. Личные и политические конфликты между правителями и героями, эпидемия чумы, метеорологические условия и другие события приписывались вмешательству богов. Современные историки воздерживаются от объяснения земных событий сверхъестественными причинами. Они избегают утверждений, которые очевидно противоречат данным естественных наук. Однако историки зачастую невежественны в экономической науке и придерживаются несостоятельных теорий в области экономической политики. Многие исповедуют неомеркантилизм, социальную философию, принятую на вооружение практически всеми без исключения политическими партиями и правительствами и преподающуюся во всех университетах. Они одобряют основополагающий тезис меркантилизма: выигрыш одной страны является ущербом для других стран; что ни одна страна не может выиграть, не нанеся ущерба другим странам. Они считают, что между странами существует непримиримый конфликт интересов. Многие, или даже большинство историков, интерпретируют все события именно с этой точки зрения. Ожесточённые столкновения между странами, на их взгляд, представляют собой необходимое следствие естественного и неизбежного антагонизма. Этот антагонизм не может быть устранён никакими соглашениями в сфере международных отношений. По их мнению, сторонники свободной торговли, либералы манчестерской школы, или laissez-faire, нереалистичны и не видят, что свободная торговля вредит жизненным интересам любой страны, проводящей эту политику.
Неудивительно, что средний историк разделяет ошибки и ложные представления, господствующие в среде его современников. Однако не историки, а антиэкономисты разработали современную идеологию международного конфликта и агрессивного национализма. Историки просто приняли её на вооружение и применили. Вряд ли нужно удивляться тому, что в своих произведениях они встали на сторону своей страны и попытались оправдать её требования и претензии.
Книги по истории, особенно по истории своей страны, предназначены для широкого читателя в большей степени, чем трактаты по экономической политике. Аудитория историков шире, чем аудитория авторов книг по платёжному балансу, валютному контролю и тому подобным проблемам. Это объясняет, почему историков часто считают главными подстрекателями к возрождению воинственного духа и разгоревшихся в результате этого войн. На самом деле они просто популяризовали учения псевдоэкономистов.
Предмет истории – деятельность и ценностные суждения, направляющие деятельность к определённым целям. История имеет дело с ценностями, но сама оценок не выносит. Она безучастный наблюдатель событий. Это, разумеется, отличительная черта объективного мышления и научных поисков истины. Истина обращается к тому, что есть или было, а не к которому кого нет или не было, но которое больше бы соответствовало желаниям искателя истины.
Нет нужды что-либо добавить к сказанному в первой части этого эссе о тщетности поисков абсолютных и вечных ценностей. У истории не больше возможностей, чем у любой науки, обеспечить критерии ценности, которые были бы чем-то большим, чем личными мнениями, которые, будучи высказанными одними смертными людьми, тут же не отвергались бы другими смертными людьми.
Некоторые авторы утверждают, что логически невозможно изучать исторические факты, не выражая ценностные суждения. На их взгляд, о событиях нельзя сказать ничего важного, не формулируя одного ценностного суждения за другим. Если, например, изучаются такие явления, как группы давления или проституция, то следует отдать себе отчёт, что эти явления сами «некоторым образом, составлены из ценностных суждений» <Strauss L. Natural Right and History. – Chicago: University of Chicago Press. 1953. P. 53>. Действительно, следует признать, что многие люди, применяют такие термины, как «группы давления», – а термин «проституция» почти все – таким образом, что при этом подразумевается ценностное суждение. Но это не означает, что феномены, к которым относятся эти термины, созданы ценностными суждениями. Джефри Мей определяет проституцию, как «практику постоянных или периодических сексуальных связей, более или менее беспорядочных, из корыстных побуждений» <May G. Prostitution // Encyclopedia of the Social Sciences. V. 12. P. 553>. Группа давления представляет собой группу, стремящуюся добиться законодательства, которое считается выгодным для интересов членов этой группы. В простом использовании этих терминов или в обращении к этим явлениям не подразумевается никакой оценки. Неверно, что история, если она должна будет избегать ценностных суждений, не сможет говорить о жестокости <Strauss. P. 52>. Первым значением слова «жестокий» в Concise Oxford Dictionary является «безразличный, получающий удовольствие от причинения боли другому» <3rd ed., 1934. P. 273>. Это определение не менее объективно и свободно от всяких оценок, чем приведённое в том же словаре определение садизма: «сексуальное извращение, характеризующееся любовью к жестокости» <Ibid. P. 1042>. Психиатры используют термин «садизм» для описания состояния пациента, историк говорит о «жестокости», описывая определённые действия. Спор, что является причиной боли, а что нет, или причиняется ли боль в данном конкретном случае, потому что это доставляет удовольствие действующему субъекту, или по иным причинам, касается установления фактов, а не высказывания ценностных суждений.
Нейтральность истории относительно ценностных суждений не следует путать с искажением исторических свидетельств. Некоторые историки пытаются представить проигранные сражения, как победы, и присваивают своему народу, расе, партии или вероисповеданию всё, что они считают похвальным, и оправдывают во всём, что они считают предосудительным. Учебники по истории для общеобразовательных школы отличаются наивной ограниченностью и шовинизмом. Нет нужды глубоко вдаваться в обсуждение подобной поверхностности. Тем не менее следует признать, что и для самого добросовестного историка воздержание от ценностных суждений может представлять определённые трудности.
Как человек и как гражданин историк принимает участие во многих антагонизмах и противоречиях своей эпохи, поддерживая ту или иную сторону. Соединять научную беспристрастность в исторических исследованиях с защитой мирских интересов нелегко. Но это возможно, и выдающиеся историки добиваются этого. Мировоззрение историка накладывает отпечаток на его работу. Изложение фактов, насыщенное замечаниями, выдаёт чувства и желания и обнаруживает партийную принадлежность автора. Тем не менее постулат воздержания научной истории от ценностных суждений не нарушается случайными замечаниями, выражающими предпочтения историка, если это не оказывает влияния на общий смысл всего исследования. Если автор о неумелом командующем вооружёнными силами своей страны или партии говорит, «к сожалению», генерал не смог справится со стоящей перед ним задачей, то он не изменяет своему долгу историке. Историк может сожалеть об уничтожении шедевров древнегреческого искусства при условии, что это не влияет на его отчёт о приведших к этому событиях.
Проблему Wertfreiheit <ценностная нейтральность (нем.). – Прим. перев.> следует чётко отделять от проблемы выбора теорий, используемых для интерпретации фактов. Для этого историку необходимы все знания, предоставляемые другими дисциплинами – логикой, математикой, праксиологией и естественными науками. Если того, чему учат эти дисциплины, недостаточно, или если историк выбирает ошибочную теорию из нескольких противоречащих друг другу теорий, разделяемых специалистами, то он пойдёт по неправильному пути, и его работа окажется бесполезной. Вполне может быть, что он выбрал несостоятельную теорию вследствие своей предубеждённости, а эта теория лучше всего отвечала его партийному духу. Однако принятие на вооружение ложной доктрины часто может быть просто следствием невежества или того, что она пользуется большей популярностью, чем более правильные доктрины.
Основным источником разногласий среди историков являются расхождения относительно учений всех других отраслей знания, на которых они основывают своё изложение. Историку прежних эпох, верившему в колдовство, магию и вмешательство дьявола в человеческие дела, события виделись в ином свете, по сравнению с историком-агностиком. Неомеркантилистские доктрины платёжного баланса и нехватки долларов рисуют совершенно иной образ ситуации в современном мире, нежели современная субъективная экономическая теория.