Теория справедливости
Шрифт:
Без сомнения, некоторые предпочитают, чтобы социальные теории избегали использования моральных представлений. Например, мы хотели бы объяснить формирование эмоциональных уз законами, в которых говорится о частоте взаимодействий между людьми, занятых решением какой-то общей задачи, или о регулярности, с которой некоторые люди берут на себя инициативу или руководство. Например, один закон может утверждать, что среди равных людей, сотрудничающих друг с другом, где равенство определено принятыми правилами, чем чаще индивиды взаимодействуют друг с другом, тем более вероятно, что между ними возникнут дружеские чувства. Другой закон мог бы гласить, что чем больше человек у власти (position of authority) использует свою власть и руководит теми, кто ему подчинен, тем больше они начинают уважать его21. Однако поскольку эти законы (или тенденции) не упоминают справедливости (или честности) соответствующих устройств, они будут очень ограничены в сфере своего действия. Люди, подчиненные облеченному властью человеку, наверняка будут относиться к нему по-разному, в зависимости от того, является ли все устройство в целом справедливым и хорошо устроенным для продвижения того, что они считают своими законными интересами. То же самое относится
Можно возразить, что очень часто социальная теория достаточно хорошо обходится без использования каких-либо моральных идей. Очевидный пример дает экономика. Однако ситуация в экономической теории специфична в том, что можно допускать фиксированную структуру правил и ограничений, которые определяют действия, доступные индивидам и фирмам, а определенные упрощающие допущения о мотивации весьма правдоподобны. Теория цен (в своих наиболее элементарных разделах, во всяком случае) иллюстрирует это. В ней не расматривается вопрос, почему покупатели и продавцы ведут себя в соответствии с правилами и законами, управляющими экономической деятельностью; или каким образом формируются предпочтения или устанавливаются юридические нормы. По большей части эти вопросы считаются уже проясненными и на некотором уровне не вызывают никаких возражений. С другой стороны, так называемая экономическая теория демократии, доктрина, которая распространяет основные идеи и методы теории цен на политические процессы, должна рассматриваться, несмотря на все свои достоинства, с осторожностью22. Действительно, теория конституционного правления не может считать правила данными и не может также просто допускать, что им будут следовать. Ясно, что политический процесс как таковой в значительной степени представляет собой процесс принятия и пересмотра правил и попыток контролировать законодательную и исполнительную ветви власти. Даже если все делается в соответствии с конституционными процедурами, мы нуждаемся в объяснении, почему они принимаются. В этом случае нет ничего похожего на ограничения, действующие в конкурентном рынке. И нет никаких законных санкций в обычном смысле для многих видов неконституционных действий со стороны парламента и верхней исполнительной власти, а также политических сил, которые они представляют. Ведущие политические деятели руководствуются, следовательно, отчасти тем, что они считают морально допустимым; а поскольку никакая система конституционных сдерживаний и противовесов (checks and balances) не может установить невидимой власти, на которую можно было бы положиться в направлении процесса к справедливому результату, публичное чувство справедливости в некоторой степени необходимо. Дело представляется таким образом, что правильная теория политики в справедливом конституционном строе предполагает теорию справедливости, которая объясняет, как моральные чувства влияют на ведение общественных дел. Я коснулся этих вопросов в связи с ролью гражданского неповиновения; достаточно добавить здесь, что одной из проверок адекватности договорной доктрины является то, насколько хорошо она служит этой цели.
Второй момент относительно психологических законов состоит в том, что они управляют изменениями в эмоциональных узах, которые принадлежат нашим конечным целям. Чтобы пояснить это, мы можем заметить, что объяснение намеренного поступка заключается в показе того как, при данных мнениях и доступных альтернативах, он согласуется с нашим жизненным планом или с той подчиненной частью его, которая имеет отношение к данным обстоятельствам. Часто это осуществляется серией объяснений, говорящих, что некоторая начальная вещь делается, чтобы достичь вторую; что вторая делается для достижения третьей и т. д., причем последовательность конечна и заканчивается некоторой целью, ради которой делались все предшествующие вещи. Объясняя наши разнообразные поступки, мы можем указывать на множество различных цепочек резонов, и они обычно прерываются в разных точках, поскольку жизненный план сложен и включает множественные цели. Более того, цепочка резонов может иметь несколько ответвлений, поскольку поступок может быть совершен для продвижения более чем одной цели. Как располагаются во времени и балансируются друг с другом действия, продвигающие многие цели, — это разрешается самим планом и теми принципами, на которых он основан.
Среди наших конечных целей присутствуют также и наши привязанности к людям, интересы, которые мы имеем в реализации их интересов, и чувство справедливости. Три закона описывают, как наша система желаний приобретает новые конечные цели по мере того, как мы приобретаем эмоциональные узы. Эти изменения следует отличать от образования у нас производных желаний вследствие дополнительного знания или возникающих новых возможностей, а также от нашего уточнения наличных желаний. Например, человек, желающий совершить поездку в определенное место, узнает, что некоторый маршрут является наилучшим.
Приняв этот совет, он желает в дальнейшем поступать вполне определенным образом. Производные желания такого рода имеют рациональное объяснение. Они суть желания делать то, что наиболее эффективным образом реализует наши настоящие цели ввиду наличных данных, и они меняются вместе с изменением знания и мнения, а также доступных возможностей. Три психологических закона не дают рациональных объяснений желаний в этом смысле; они характеризуются трансформацией в структуре наших конечных целей, которые возникают из нашего признания того, как институты и поступки других людей воздействуют на наше благо. Конечно, не всегда легко объяснить, является ли цель конечной или производной. Различие сделано на основе личного рационального жизненного плана, и структура этого плана в общем случае не очевидна даже для самого человека. Однако для наших целей различие представляется достаточно
Третье наблюдение состоит в том, что три закона не являются просто принципами ассоциации или подкрепления. Хотя они и напоминают до некоторой степени принципы обучения, они утверждают, что энергичное чувство любви и дружбы и даже чувство справедливости возникают из явного намерения других людей действовать для нашего блага. В силу того, что мы признаем, что они желают нам добра, мы, в свою очередь, озабочены их благополучием. Так, мы приобретаем привязанности к людям и институтам в соответствии с тем, как мы воспринимаем их влияние на наше благо. Основная идея — это взаимность, тенденция отвечать тем же. Именно эта тенденция представляет собой глубокий психологический факт. Без нее наша природа была бы совсем другой и плодотворная социальная кооперация стала бы если не невозможной, то весьма хрупкой. Безусловно, рациональный человек не безразличен к вещам, которые в значительной мере влияют на его благо; и предполагая, что он формирует некоторое отношение к ним, он приобретает либо новую привязанность, либо новую неприязнь. Если мы отвечаем на любовь ненавистью или начинаем не любить тех, кто честно поступал с нами, или испытываем неприязнь к поступкам, способствующим нашему благу, сообщество вскоре распадется. Существа с другой психологией либо никогда не существовали, либо должны были вскоре исчезнуть в ходе эволюции. Способность к чувству справедливости, построенная на сходной по типу реакции на действия другого, представляется условием человеческой общительности. Наиболее стабильные концепции справедливости, по-видимому, те, для которых соответствующее чувство справедливости наиболее твердо основано на этих тенденциях (§ 76).
Наконец, несколько замечаний относительно объяснения морального развития в целом. Полагаться только на три принципа моральной психологии было бы, конечно, упрощением. Более полное объяснение должно различать разные виды обучения и, следовательно, инструментальные обусловливания и классические обусловливания, которые, вероятно, формируют наши эмоции и чувства. Необходимы были бы также обсуждения моделирования и имитации, и усвоения понятий и принципов23. Нет никаких оснований отрицать значение этих форм для обучения. Для наших целей, однако, трехступенчатая схема вполне достаточна. В той мере, в к акой она подчеркивает формирование привязанностей как конечных целей, описание морального обучения напоминает эмпиристскую традицию с ее упором на важность приобретения новых мотивов.
Есть также связь с тем, что я назвал рационалистическим подходом. Отметим, что приобретение чувства справедливости происходит по стадиям, связанным с ростом знания и понимания. Человек должен сформировать концепцию социального мира и того, что справедливо и несправедливо, чтобы возникло чувство справедливости. Явные намерения других признаются на фоне публичных институтов, интерпретируемых посредством видения себя и своей ситуации. Я не утверждал, однако, что стадии развития являются врожденными, и что они детерминированы психологическими механизмами. Влияют ли различные прирожденные склонности на эти стадии — этот вопрос я не обсуждаю. И, наоборот, теория правильности и справедливости используется для описания того, каков может быть ожидаемый ход развития событий. Способ, каким организовано вполне упорядоченное общество, и полная система принципов, идеалов и предписаний, которые управляют полной схемой, позволяют различить три уровня морали. Представляется вероятным, что в обществе, регулируемом договорной доктриной, моральное обучение будет происходить в представленном нами порядке. Стадии определены структурой того, что надо усвоить, начиная с простого, и переходя к более сложному по мере того, как реализуются требуемые способности.
Наконец, благодаря объяснению морального обучения конкретной этической теорией, становится понятно, в каком смысле последовательность стадий представляет прогрессивное развитие, а не просто регулярную последовательность. Точно так же как люди постепенно формулируют рациональные планы жизни, которые отвечают их более глубоким интересам, они приходят к знанию следствий моральных предписаний и идеалов из принципов, которые они приняли бы в исходной ситуации равенства. Этические нормы более не рассматриваются просто как ограничения, но увязываются в единую согласованную концепцию. Связь между этими стандартами и человеческими устремлениями теперь становится постижимой, и люди рассматривают свое чувство справедливости как продолжение их естественных привязанностей и как способ заботы об общем благе. Многообразные цепочки резонов с различными их прерываниями теперь не просто различны, но воспринимаются как элементы некоторого систематического видения. Эти замечания предполагают, однако, конкретную теорию справедливости. Те, кто поддерживает другую теорию, предпочтут другое объяснение этих вопросов. Однако в любом случае, некоторая концепция справедливости, безусловно, входит в объяснение морального обучения, даже если эта концепция принадлежит исключительно психологической теории и не принимается сама по себе как философски правильная.
76. ПРОБЛЕМА ОТНОСИТЕЛЬНОЙ СТАБИЛЬНОСТИ
Теперь я обращаюсь к сравнению справедливости как честности и других концепций в отношении стабильности. Может оказаться полезным напомнить, что проблема стабильности возникает из-за того, что справедливая схема кооперации может не находиться в равновесии, не говоря уже о стабильности.
Конечно, с точки зрения исходного положения, принципы справедливости коллективно рациональны; каждый может ожидать улучшения своей ситуации, если все будут подчиняться этим принципам, по крайней мере, в сравнении с его перспективами при отсутствии какого-либо соглашения. Общий эгоизм представляет это отсутствие соглашения. Тем не менее, с точки зрения любого человека, как эгоизм первого лица, так и эгоизм «безбилетника», были бы все же лучше. Конечно, исходя из условий исходного положения, ни одна из этих возможностей не является серьезной (§ 23). Тем не менее, в обыденной жизни индивид, если он имеет к этому склонность, может иногда отвоевать для себя даже большие преимущества, используя кооперативные усилия других. Достаточно много людей могут выполнять свою роль таким образом, что когда особые обстоятельства позволяют ему не вносить свой вклад (возможно, его неучастие не будет обнаружено), он получает лучшее из двух обществ; как бы то ни было, в этих случаях вещи развиваются во многом так, как будто эгоизм «безбилетного» типа был признан.