Теория справедливости
Шрифт:
Теперь я хочу подробнее рассмотреть, что означает приоритет свободы. Я не буду здесь обосновывать собственно сам приоритет, оставляя это до § 82; вместо этого я хочу прояснить его смысл с точки зрения предыдущих примеров. Необходимо выделить несколько приоритетов. Под приоритетом свободы я понимаю первенство принципа равной свободы над вторым принципом справедливости. Эти два принципа располагаются в лексическом порядке, и следовательно, требования свободы должны удовлетворяться в первую очередь. Пока это не достигнуто, другой принцип не вступает в действие. Приоритет правильности над благом или приоритет справедливой возможности (fair opportunity) над принципом различия не касаются нас сейчас.
Как показывают все предыдущие примеры, первенство свободы означает, что свобода может быть ограничена только во имя самой свободы. Встречаются случаи двух типов. Основные свободы могут быть либо менее распространенными, хотя по-прежнему равными, либо они могут быть неравными. Если свобода является менее распространенной, репрезентативный гражданин должен обнаружить,
Существует, однако, еще одно различение, которое должно быть проведено между двумя типами обстоятельств, оправдывающих или извиняющих ограничение свободы. Во-первых, ограничение может происходить вследствие естественных препятствий и случайностей человеческой жизни, или же исторических и социальных случайностей. Вопрос о справедливости этих ограничений не встает. Например, даже во вполне упорядоченном обществе и при благоприятных обстоятельствах свобода мысли и совести подвергается разумному регулированию, а сфера применения принципа участия ограничена. Эти ограничения проистекают из более или менее постоянных условий политической жизни; другие будут приспособлением к естественным характеристикам человеческой ситуации, как это имеет место с меньшей свободой детей. В этих случаях проблема заключается в обнаружении справедливого способа примирения с имеющимися ограничениями.
В случаях второго типа несправедливость уже существует, либо в социальном устройстве, либо в поведении индивидов. Вопрос здесь в том, как можно справедливым образом ответить на несправедливость. Эта несправедливость может, конечно, иметь много объяснений, и те, кто поступает несправедливо, часто убеждены в своих высоких помыслах. Нетерпимые и соперничающие секты иллюстрируют эту возможность.
Но склонность людей к несправедливости не является постоянным аспектом общественной жизни; она бывает большей или меньшей, что во многом зависит от социальных институтов и, в частности, от того, справедливы они или несправедливы. Вполне упорядоченное общество предрасположено к устранению или, по крайней мере, контролю над человеческой склонностью к несправедливости (см. главы VIII–IX), и следовательно, как только такое общество будет создано, существование в нем, скажем, воинственных или нетерпимых сект и опасность с их стороны будут гораздо менее вероятными. Каким образом справедливость должна справляться с несправедливостью — это проблема весьма отличная от той, как лучше всего справляться с неизбежными ограничениями и случайностями человеческой жизни.
Эти два типа случаев поднимают несколько вопросов. Вспомним, что строгое согласие является одним из условий исходного положения, а принципы справедливости выбираются в предположении, что все будут следовать им. Любые отступления считаются исключениями
(§ 25). Располагая эти принципы в лексическом порядке, стороны выбирают концепцию справедливости, подходящую для благоприятных условий, в предположении, что справедливое общество со временем может быть достигнуто. Расположенные в таком порядке, эти принципы затем определяют совершенно справедливую схему; они являются частью идеальной теории и задают цель социальных реформ. Но даже признавая основательность этих принципов для этой цели, мы все-таки должны задать вопрос, насколько хорошо они применимы к институтам при гораздо менее благоприятных условиях, и дают ли они какое-нибудь руководство к действию в случаях несправедливости. Когда принимались эти принципы и их лексический порядок, эти ситуации не учитывались, так что возможно, что они более не верны.
Я не буду пытаться дать систематический ответ на эти вопросы. Несколько конкретных случаев рассматривается позднее (см. главу VI). Интуитивная идея здесь заключается в разбиении теории справедливости на две части. В первой, идеальной, части предполагается строгое согласие и разрабатываются принципы, характеризующие вполне упорядоченное общество при благоприятных обстоятельствах. Здесь рассматривается концепция совершенно справедливой базисной структуры и соответствующие обязанности и обязательства людей при ограничениях человеческой жизни. Главным образом меня заботит эта часть теории.
Неидеальная теория, вторая часть, разрабатывается после того, как выбрана идеальная концепция справедливости, и только после этого стороны задаются вопросом о том, какие принципы выбрать для менее благоприятных условий. Теория делится, как я уже указал, на две заметно различающиеся части. Первая состоит из принципов, определяющих приспособление к естественным ограничениям и историческим случайностям, а вторая — из принципов реагирования на несправедливость.
Если рассматривать теорию справедливости в целом, эта идеальная часть представляет концепцию справедливого общества, которого мы, если удастся, должны достичь. Существующие институты должны оцениваться в свете этой концепции и считаться несправедливыми в той степени, в которой они отходят от нее без достаточных оснований. Лексический порядок принципов определяет то, какие элементы идеала относительно более важны, а также правила приоритета, которые, исходя из такого упорядочивания, должны применяться также и к неидеальным случаям. Таким образом, у нас имеется естественная обязанность устранять, насколько это позволяют обстоятельства, любые несправедливости, начиная с наиболее серьезных,
Некоторые разделы неидеальной теории можно проиллюстрировать с помощью различных примеров; кое-какие из них мы уже обсуждали. Ситуация одного типа — эта ситуация, где свобода менее распространена. Так как никаких неравенств не существует, но все здесь имеют скорее узкую, а не широкую свободу, этот вопрос можно оценить с точки зрения репрезентативного равного гражданина. Апеллировать к интересам этого репрезентативного человека при применении принципов справедливости — значит взывать к принципу общего интереса. (Об общем благе я думаю как о некоторых общих условиях, которые, в подходящем смысле — к равной выгоде каждого.) В некоторых предыдущих примерах встречалась менее распространенная свобода: регулирование свободы совести и свободы мысли способами, согласующимися с общественным порядком; к этой же категории относится и ограничение сферы действия мажоритарного правления (§§ 34, 37). Эти ограничения проистекают из постоянных условий человеческой жизни, и следовательно, эти случаи принадлежат той части неидеальной теории, которая имеет дело с естественными ограничениями. Два приведенных примера — ограничение свободы нетерпимых и ограничения насилия со стороны соперничающих сект, принадлежат той части неидеальной теории, где рассматриваются проблемы частичного согласия. В каждом из этих четырех случаев, однако, аргументация проводится с позиции репрезентативного гражданина. В соответствии с идеей лексического упорядочения, ограничения сферы распространения свободы предпринимаются во имя самой свободы и имеют результатом меньшую, но по-прежнему равную свободу.
Второй тип случаев — ситуация неравной свободы. Если одни имеют больше голосов, чем другие, политическая свобода неравна; то же самое верно, если голоса некоторых имеют гораздо больший вес, или какая-то часть общества вообще не имеет права голоса. Во многих исторических ситуациях меньшая политическая свобода может быть оправдана.
Возможно, нереалистичное объяснение Бурке (Burke) представительства было в какой-то степени обосновано в контексте общества XVIII века27. Если это так, то это отражает тот факт, что не все различные свободы занимают равное положение, поскольку несмотря на то, что неравная политическая свобода могла быть допустимой адаптацией к историческим ограничениям, крепостное право, рабство и религиозная нетерпимость такой адаптацией, безусловно, не были. Эти ограничения не оправдывают утрату свободы совести и прав, определяющих целостность личности. Доводы в пользу определенных политических свобод и прав честного равенства возможностей менее убедительны. Как я уже замечал (§ 11), может стать необходимым отказаться от части этих свобод, когда требуется преобразовать менее удачное общество в такое, где можно полностью насладиться всеми основными свободами. В условиях, которые нельзя немедленно изменить, может не оказаться способа установить эффективное использование этих свобод; но при этом, если возможно, следует реализовать сначала самые важные из них. В любом случае, принятие лексического упорядочения двух принципов не вынуждает нас отрицать, что осуществимость основных свобод зависит от обстоятельств. Мы должны, однако, быть уверены в том, что в ходе изменений устанавливаются социальные условия, в которых ограничения этих свобод больше не оправданы. Полное достижение их является, так сказать, встроенной долговременной тенденцией справедливой системы.
В этих замечаниях я предполагал, что компенсацию всегда должны получать те, у кого меньшая свобода. Мы всегда должны оценивать ситуацию с их точки зрения (что видно на примере конституционного собрания или законодательного органа). Именно это ограничение практически и определяет то, что рабство и крепостное право, во всяком случае, в известных их формах, терпимы лишь тогда, когда они освобождают от еще худших несправедливостей. Могут существовать переходные случаи, когда обращение в рабство лучше, чем существующая практика. Представим, например, что города-государства, которые до сих пор не брали врагов в плен, а всегда их казнили, заключают соглашение брать вместо этого пленников в рабство. Хотя мы и не можем допустить институт рабства на тех основаниях, что большие выгоды одних перевешивают потери других, возможно, что в этих условиях, так как все рискуют попасть в плен на войне, такая форма рабства менее несправедлива, чем существующая практика. По крайней мере, это воображаемое рабство не является наследственным (представим, что это так), и оно принимается свободными гражданами более или менее равных городов-государств. Если к рабам относиться не слишком жестоко, то такие меры представляются оправданными, как улучшение существующих институтов. Предположительно, что со временем рабство вообще будет отменено, так как возвращение плененных членов сообщества предпочтительнее труда рабов. Но никакие подобные соображения, какими бы причудливыми они ни были, никоим образом не оправдывают наследственного рабства или крепостного права со ссылкой на естественные или исторические ограничения.